…ж я задену рыбки здесь.
Ночь, и верно, наступила темная. С вечера по небу поползли тучи, закрыли звездочки, и стало темно.- Пойду я рыбу ловить, - сказал он и пошутил: - А ты давай здесь уху вари.Ушел. Я вышел из избушки, присел на порог, прислушиваюсь. Ночь была тихая, только слышно было, как Иван Никифорыч ходит в своих сапожищах по свалкам (речку всю старатели изрыли). Вода булькает. Потом что-то шлепнулось в воду, да так шлепнулось, точно человек упал, и донесся голос Ивана Никифорыча, тихий, стонущий:- Ох!.. Ох!..Бросился я в ту сторону, откуда раздались стоны. Пробираюсь сквозь прибрежные таловые кусты. Не могу понять, где стонет Иван Никифорыч. Кругом кусты, свалки песку, шурфы, страшно ходить тут в потемках, того и гляди в шурф улетишь. Наконец добрался. Смотрю - в заводи барахтается мой друг. Я понял, что Иван Никифорыч сорвался с берега. Длинный шест с наметом валялся на берегу.-Что с тобой, Иван Никифорыч? - крикнул я.- Ос... оступился... Подай шест... Сапоги меня тянут...Я сунул шест с наметом, он схватился за него. Вылез на берег и побежал в избушку. Там разделся, даже нижнее белье снял, и развесил сушить. Жарко топилась печка.- Как это тебе помогло? - спросил я.- Как?.. Очень просто. Заводь тут. Нанесло в нее водой всякого барахла: сучки, кора, щепки. Ну, я и думал, что берег... В потемках-то ни черта не видно. Шагнул и полетел... А круто, глубоко и поплыл сразу. А вода-то какая, жгучая, холодная. Брр...Все обошлось благополучно. Только с табаком случилось несчастье, Иван Никифорыч потерял свой кисет. Наутро пошли к месту, где он тонул, смотрим, кисет плавает вместе с корой, щепками и сучками. Подобрал Иван Никифорыч кисет, высушил табак, завернул цигарку, раскурил, сердито сплюнул и бросил цигарку.- Тьфу... Мох... Идем домой. Что за охота без табаку. К чертям!Утром подморозило. Отава на полянах поседела и образовала корку. Лужи, канавки и заводи речонок покрылись тонким хрупким ледком, звонким, как стекло. Мы двинулись в обратный путь. Идти было легко. Но неотвязная мысль преследовала нас: как мы перейдем речку, через которую вчера с большим трудом перебрались. Речонка, правда, невелика, летом ее курица перешагнет, а весной разбушуется, как настоящая. Долго накануне возились мы с Иваном Никифорычем, перебрасывали через нее жерди. Я думал, что жерди наши снесло за ночь. Нет, как лежали, так и лежат. Только речка за ночь обмелела, а жерди наши обледенели, как стеклом покрылись.Подошел Иван Никифорыч к переходу и задумчиво проговорил:- Вот иди тут, сразу ванну получишь.Я взял две палки и осторожно, боком, стал перебираться. А подо мной бурным потоком катилась ледяная вода.- Цепись, цепись. Курица о двух ногах на седале цепится, - говорил Иван Никифорыч и смеялся.Но я благополучно перебрался, хотя все-таки у берега оступился и зачерпнул воды в сапог. Иван Никифорыч тоже было направился, но, ступив шага два, поскользнулся и по колени погрузился в воду. Вылез.- К чертям, - проворчал он.И вот мы стояли на противоположных берегах, так близко друг от друга и так далеко. Внезапно лицо моего приятеля прояснилось.Он шлепнул себя по лбу и воскликнул:- Держи все...Он перебросил через речку на мой берег свой патронташ, намет, котелок, ягдташ, сбросил и свое полупальто.- А ружье как? - спросил я.- И ружье переправим.Он взял шест, подвесил на конце шеста ружье и передал мне.Пока все шло хорошо. Иван Никифорыч решительно направился в лес и скоро возвратился с длинной березовой палкой,- Ты чего хочешь делать? - спросил я.- Я... я - знатный альпинист. Через пропасть скакал и ни разу не упал. Смотри!Затем, отступя немного назад, побежал к берегу с таким видом, точно бросился в штыковую атаку. Подбежав к берегу, сунул конец палки в середину речки и прыгнул. Я подумал: «Ну, сейчас Иван Никифорыч стрелой примчится на палке на мой берег». Но вышло другое. Он повис на палке над рекой, а глаза его - в них светилось непередаваемое выражение. На одно мгновение он замер на палке, обняв ее ногами. Палка качнулась, и мой Иван Никифорыч шлепнулся плашмя прямо в шумевшую пучину. Я хотел крикнуть что-то, но ужас сковал язык. А Иван Никифорыч быстро вскочил на ноги и бросился к моему берегу.- Разводи костер! - крикнул он и, выскочив на берег, стал бегать по дороге.Я торопливо развел костер.И на этот раз прошло все благополучно. Иван Никифорыч разделся, начал растирать себя мокрыми штанами. Потом ему стало жарко, между тем выглянуло солнце и ласково обогрело нас.Вскоре после этого пришел Иван Никифорыч на работу, тихий, печальный, неразговорчивый. Мы спросили ею, почему он такой грустный. Он тихо нам сказал:- Ружье у меня скрали.- Как это вышло? - удивились мы.- А очень просто. Ходил я на охоту и вот так ушлепался, что еле ноги переставляю. Думаю, дай присяду, отдохну. Ну и сел возле дороги. Ружье свое рядом положил. Закурил, лег, смотрю в небо. Голубое небо, как небо. Облачка плывут. Вспомнил стишок один: «Тучки небесные, вечные странники»... И про себя думаю: вот мы, охотники, тоже странники вечные, и странники не по неволе, а по охоте. Вот, например, я, хожу-хожу, таскаю-таскаю свои пудовые ботфорты, а толку мало. Будто неволя какая гонит в лес. Что бы это значило? И вот все хотелось мне найти причину. Думал, думал и уснул. Проснулся, смотрю, солнышко уже к закату спускается. Значит, домой надо к Маргарите подвигаться... Встал. Смотрю. А где же у меня ружье?... Нету. Вот хорошо!.. Доохотился, что называется, и ружье проспал. Сперли... Подлость какая! Все-таки какой я несчастный человек. Было ружье, и не стало его...ОзорникМихаил Иваныч был печник, искусный мастер и в то же время страстный охотник до глухарей. Глядя на него, я мысленно называл его красавцем. Это был действительно красавец: крепкий, среднего роста, с добродушным, свежим лицом и шелковистой русой бородой. Серые открытые глаза его всегда сияли весельем.Как только наступала весна и солнце начинало подниматься день ото дня все выше, Михаил Иваныч мечтательно смотрел на далекий горизонт. Там, в сизой дымке, синела горная цепь, обросшая хвойным лесом. И глаза его при мысли о близкой охоте сияли пуще прежнего. А вечерами дома он доставал из ящика небольшую карту - план лесной дачи и рассматривал ее. На плане собственноручно им были отмечены ,карандашом небольшие дорожки, тропинки, кружочками - места, где есть глухариные тока, крестиками - лесные избушки. Лез это он знал и без карты. Но карта для него в это время была просто олицетворением его мечты. Он брал карандаш и водил им по линиям: мысленно шел по дорожкам, по тропинкам, через болота, через речонки, глухими ельниками, сосновыми борами.И вот раз апрельским ясным утром мы возвращались с ним с охоты. Солнце уже выплыло над гривой соснового бора, снимая с деревьев и с широких полян упавший за ночь иней.Перед нами расстилалась широкая просека. Она скатывалась в долину и открывала для глаза неизмеримую даль-лес, горы. Мы шли молча, полной грудью вдыхая свежесть.Михаил Иваныч вдруг торопливо сунул руку за пазуху, пощупал там что-то и тревожно спросил у меня:- Билет на право охоты у тебя есть?- Есть.- То-то.- А что? - спросил я, не зная, почему вдруг пришла ему эта мысль о билете.- Видишь?.. - показал он вдаль. У подножия горы стоял всадник.- Ванька Смолин, лесообъездчик, кого-то караулит. Он в прошлом году меня оштрафовал, пес, и оштрафовал-то зря. Я пошел ружье пристрелять недалеко в ложок, а он тут как тут. Билета я не взял. Думаю, для чего он на пристрелку. А он: «Давай, и только», записал меня, хотел еще ружье отобрать, да нет... «Протокол составляй, говорю, а ружейко я тебе не отдам...» Ну, потом к земскому начальнику меня, на суд. Присудили платить двадцать пять целковых... Ни за что... Припомню я эту четвертную. Подожди, посмотрим, чего он высматривает? Наверное, начальству своему глухарей ищет. Чертов прислужник...Мы присели.- В этом болоте они есть, - продолжал тихо Михаил Иваныч, зорко всматриваясь в болото, что залегло меж гор.Ждать долго не пришлось, с болота снялся глухарь и улетел.- Пойдем!Мы подошли к Смолину. Увидев нас, он нехотя улыбнулся и спросил:- А билетики у вас есть, господа честные? Мы показали свои билеты.- Что, глухарей смотришь? - спросил Михаил Иваныч. - Один в болоте есть... Видел - снялся? Никто его, верно, сегодня не потревожил.- Не видал, - хитро улыбаясь, ответил Смолин. - Ну не ври, не хитри... Знаю я тебя давно.До трактовой дороги мы дошли вместе, затем Смолин пришпорил коня и уехал.- Иди, докладывай, черт черномазый, - сердито проговорил Михаил Иваныч, провожая взглядом Смолина.Под вечер этого дня мы сидели с Михаилом Иванычем под окном его квартиры. Видим - в легкой двуколке проехал Смолин. С ним рядом сидел упитанный, щеголеватый земский начальник, одетый по-охотничьему. Из двуколки выставились черные стволы дорогого центрального ружья.Михаил Иваныч ткнул меня локтем в бок и тихо проговорил:- Повез... Туда, к болоту, не иначе, - и, подумав, решительно добавил, стукнув кулаком по колену:- Не дам!.. Не дам и не дам. Вот помяни меня, что не дам этим паразитам убить глухаря.Он торопливо поднялся и пошел к соседу.- Пойду у Алешки Абрамцева лошадь возьму.Через полчаса Михаил Иваныч верхом на бойком гнедке, с ружьем за плечами, крупной рысью уехал.Утром другого дня я вышел во двор. Ворота распахнулись, вошел Михаил Иваныч. Он шел горделивой походкой и улыбался. За плечами его висел большой глухарь.Михаил Иваныч повернулся ко мне спиной, чтобы показать птицу, и проговорил:- Видал? Вот он, хы!.. С носом они остались.Я удивился, а он, улыбаясь, начал рассказывать.- Приехал я к этому болоту, уже смеркаться стало. Смотрю, у избушки, знаешь, у той, что на бугре, костер горит. Я, значит, слез со своего коня, привязал его к избушке, тут, у Теплой горы, и пошел туда. Подошел близехонько к ним. Смотрю - Ванька Смолин чайник кипятит, а земский начальник растянулся на ковре, пузо свое гладит. Ванька перед ним мелким бесом рассыпается: «Иннокентий Григорич, Иннокентий Григорич». А тот как боров хрюкает, выпил, должно быть... А Ванька: «Вы спите, Иннокентий Григорич? До глухаря недалеко»... Ладно, думаю, я вам покажу глухаря... Тихонько пришел к своему коню. В избушке на нарах сена полно, задал коню сена, говорю: «Ешь, родимый». А сам в избушку. И чуть не проспал. Только к кромке болота подошел, слышу, и они идут. А глухарь токует в середине. Они с той стороны, а я с этой подхожу. Э, думаю, нет, убить не удастся, сгоню! И вот не могу его разглядеть, ночь-то уж больно темная была. Он на ели играет. Они все ближе подходят. Танцую я возле елки, а не вижу. И они вот уже близко... Смотрю, у самой вершины глухарь по ветке прогуливается. «А-а, думаю, вот где ты!» Нацелился, а глухарь на этот раз перестал играть. Пощелкивает, насторожился. Я думаю, что мне?.. И бабахнул. Глухарь шасть, на землю упал. Я подскочил, схватил глухаря, и был таков. А там кричат: «Кто стреляет? Билет есть у вас?». «Есть»,- крикнул я, а сам из болота выбрался, к своему коню, сел на него и дуй не стой. Хы!... Остались... с билетами со своими.Вечером мне Михаил Иваныч сообщил: - Приехали домой оба сердитые... Приходи глухаря есть. Женка из него пельмени стряпает.* * *Я любил Михаила Иваныча Савельева. Из года в год мы бывали с ним вместе на охоте. Борода его уже начинала седеть, но он по-прежнему был бодрый, веселый, несмотря на то, что много пережил, особенно за годы гражданской войны.Раз мы пошли с ним на глухариный ток. Он бодро шел и уверенно рассказывал:- По-моему, никто не знает того места, куда мы идем. Место такое... И не подумаешь, что глухари есть, а они есть. Избушка хорошая там, а сена на нары в избушку я еще зимой натаскал, когда за белкой охотился... Печка железная... Все честь честью, ночевка что надо.Но когда мы стали подходить к этому месту, он вдруг остановился.-Э!.. Стой-ка, - сказал он, зорко всматриваясь вдаль- Что?- В избушке кто-то есть. Смотри.У опушки соснового леса стояла небольшая хижина, а из трубы ее жиденькими кудрями выходил синеватый дымок.- Кто бы это мог быть?.. - озабоченно проговорил Михаил Иваныч. Шаг его замедлился, стал мягким, неслышным.- Наших глухарей пришли стрелять?.. Ну, этот номер не пройдет им...Я не знал, что хочет предпринять мой товарищ. Из избушки доносился тихий говор мужских голосов.- Мир на стану, - дружелюбно сказал Михаил Иваныч, залезая в избушку через низкие дверцы.- Милости просим, - отозвался мужской голос.В избушке на нарах сидели два молодых незнакомых нам охотника и пили чай.- Приятного аппетиту, - сказал я, стаскивая свой ягдташ и ружье.- Спасибо, с нами кушать жареную водичку, - весело отозвался молодой белокурый парень.Разделись.В избушке было тепло, сухо. Весело потрескивали дрова в печке.- Ну как, охотнички, глухари-то есть здесь? - спросил Михаил Иваныч.- А кто их знает? - ответил широкоплечий, чернобровый смугляк. - В первый раз пришли сюда и не знаем, какой толк будет?.. Вася вон говорит, что есть, а мне не верится. Место какое-то неподходящее, чтобы глухарям быть. Завтра уже на утре узнаем.Вечерело. Михаил Иваныч зажег огарок свечки. Напились чаю, я растянулся на нарах. Пахло душистым сеном. Было приятно отдыхать после дальнего перехода. Тихо гудело в железной трубе печки; сквозь гул было слышно, как в лесу птичий хор допевал свои вечерние песни. Михаил Иваныч вдруг стал собираться и спросил меня:- А ты разве не пойдешь?- Куда?- Посмотреть.Пойдем, солнышко-то садится уж. Мне идти не хотелось, но я оделся, и мы вышли.Солнце уже спряталось за гору. Перед нами посреди крупного леса расстилалась широкая поляна, поросшая мелким редким кустарником.- Послушаем, - тихо сказал Михаил Иваныч. Он пробирался мокрой болотиной, перескакивая с кочки на кочку.- Глухари токуют всегда недалеко от того места, где летом бывают молодые выводки. А выводкам нужно питье. Они гнездятся возле вот таких логов, а здесь ишь какой богатый лог, а там бор, ягода - кормежка.Между кочек бойкими потоками струилась вода. Перешли ложбину и поднялись на угор. Присели на упавшее дерево.Михаил Иваныч снял шапку-ушанку и сунул ее за пазуху.- Сиди и не возись, слушай, - сказал он, доставая кисет с табаком.Над вершинами леса пролетел вдали вальдшнеп. Солнце уже село. Бархатистым посвистом перекликались черные дрозды, а в вершинах старой березы ласково щебетал щегол.- Музыка, - задумчиво сказал Михаил Иваныч, тряхнув головой. - Я вот, когда бываю весной в лесу и слушаю все это, - отдыхаю. Будто вот я один на земле сижу, и все это поет для меня. И вот хочется стих сложить, песню такую же красивую, как эти птичьи песни, и запеть вместе с птицами, с лесом. Один раз, знаешь, вот так же сижу, слушаю и вдруг заплакал. Честное слово. Не от горя заревел, что горе! Горе теперь ушло от нас. Жить-то стало хорошо, вольготно... Старое неохота вспоминать... А вот заплакал от какой-то непонятной радости. Я и сам не знаю в ту пору, о чем плачу, слезы вот так и сыплются. Слушаю эту музыку, задыхаюсь и плачу тихонько так, боязливо... Знаю, что в лесу один я, а думаю, что кто-то подсматривает и хохочет - ишь, дескать, старый хрыч над чем-то нюни распустил... В другой раз иду так же вечером. Тихо в лесу. И вот охота крикнуть, да так крикнуть, что есть духу. И крикнул. Эхо отдалось, словно рассыпалось, далеко, будто в разных концах вот такие же Михаилы, как я, идут, откликаются. А по дороге лесообъездчик едет. «С кем, - говорит, - Иваныч, идешь, кого кричишь?» Мне так в эту пору неловко стало. Дураком сам себе представился... Бывают вот в жизни такие минуты... Стой-ка, - вдруг насторожился Михаил Иваныч и сказал шепотом: - Один есть. Слышал?Вдали что-то прошумело.Я понял, что прилетел на токовище глухарь и тяжело опустился на дерево.- Вон там, в той стороне, - тихо сказал Михаил Иваныч, указывая в темную глубину бора, - значит, есть... Подождем...Через некоторое время неподалеку от нас снова захлопала крыльями огромная птица, прошумели сучья деревьев, и все смолкло.- Еще один, - прошептал мой товарищ, - сиди смирно, курить не надо, в избушке покурим потом.Было уже сумрачно, кой-где в небе зажглись уже звездочки, когда мы возвращались обратно на ночевку.- Не зря пришли, значит, - весело говорил Михаил Иваныч. - Только вот помешают нам эти черти, а?.. Принесла их нелегкая... Ну, ладно.Когда мы зашли в избушку, в ней было темно. Молодые охотники о чем-то тихо разговаривали.- Не спите, ребята?- Да нет... Как бы не проспать.- Не проспим.- Куда ходили?- Так, послушать, как лес растет.- А разве слышно?- Ну, я все слышу... Я слышу, что и в земле делается, - отшучивался Михаил Иваныч.Мы устроились на нарах.- А знаете, ребята, что я вам скажу? Чтобы не проспать, будем сказки рассказывать и так вообще... Ну, там побывальщины какие, что ли, - предложил Михаил Иваныч.- Верно, - отозвался один из охотников, - говори.- А вы?- Я не умею, вот разве Григорий, - сказал белокурый парень.- У меня нескладно выходит и неинтересно.- Ну, тогда уж я начну...Михаил Иваныч подбросил в печку дров и лег на нары.- Ну так слушайте, ребятки.- Ну, ну, слушаем.Мне хотелось спать, я задремал, но уснуть не мог, прислушивался к тихой речи своего приятеля.- Раз мы на охоте, так давайте и рассказывать про охотников. Вот со мной был один случай... Шел я один раз с охоты вечером... Погода была хорошая. День простоял жаркий. Так я в ту пору убродился, только и думаю: «Ноги мои, ноги, донесите меня до дому». И вот не дошел до города каких-нибудь километров пять, вдруг туча... Да такая ли огромная тучища надвигается, черная. Смотрю, в ней молния поблескивает, гром так это сердито поуркивает. В лесу вдруг сумрачно стало. Ну, думаю, пропала моя спобедная головушка - начнет дождем полоскать и укрыться негде будет. Тороплюсь, чтобы поскорей хотя бы до края селения добраться. Тут вдруг ветер подул, да такой ветрище, с ног сшибает. А туча уж над головой... В лесу все ходуном ходит. Темень - глаз выколи. Иду - ногами дорогу нащупываю. Ветер так свищет, точно кто его выгнал откуда. Слышу, падают первые капельки дождя, а деваться некуда. Гром грохочет, как из пушек палит, - да так даст, что уши сквозь! Смотрю я, недалеко огонек, будто звездочка. Ага, думаю, теперь не пропаду. А это в кладбищенской сторожке огонь зажгли. Думаю, пойду я в эту сторожку и пережду там, пока гроза пройдет. И вот только свернул с дороги, отошел каких-нибудь пятьдесят шагов, огонь потух. Дождик начал уж накрапывать, и еще темней стало. Руку протянешь, и не видно ее, самого себя не видно. Думаю, все равно доберусь теперь до сторожки. Иду ощупью и вдруг провалился в какую-то канаву, вылез, наткнулся на чего-то. Рассмотрел, крест, могила, значит. Я обошел ее - другая, эту обошел - третья, а дождик все шибче да шибче припускает. И вот я обходил, обходил кресты, могилы, памятники да загородки и спутался, не знаю, куда идти? А молния как блеснет, так и обольет все кладбище светом. Море! Кресты, памятники, надгробники, как покойники, будто вылезли и стоят...- Уй! - боязливо воскликнул один из охотников и сел, подобрав под себя ноги.- Чего тебя берет? - проворчал товарищ.- Жутко.- Ну, жутко... Молчи, не мешай. Рассказывай, дядя.- Так вот, - продолжал Михаил Иваныч, - куда-то надо деваться: дождик направился что надо - ливень. Промокну, думаю, до нитки. Нащупал я надгробник... Ну, это вроде такого длинного ящика, который опрокидывают и накладывают на могилу. Думаю, заберусь-ка я под него. Попробовал, сунул руку - сухо... Сдернул ружье, сумку засунул под надгробник, приподнял его и сам залез.- Ой! - простонал опять сидящий охотник.- Не мешай, говорят тебе.- И не страшно?- А кого бояться? - спокойно ответил Михаил Иваныч. - Я ведь не на покойника лег. Покойник-то в могиле зарыт - в земле, глубоко.- Я бы со страху...- Давай рассказывай, дядя! Вася, ты не мешай...- Ну, ощупал там землю - сухо, трава растет, мокруша. Расшвырял комья земли и растянулся. Эх, думаю, хорошо! Только мокрушей пахнет приторно!.. А дождик так начал сыпать, кипит кругом. То притихнет, то опять шибче прежнего припустит. Гром будто небо разламывает. Слушал, слушал я и не помню, как уснул. Сколько времени я спал, не знаю, только как проснулся... Тихо! И спросонья не могу понять, где я, что со мной? Потом уж очухался. Смотрю, сквозь щели свет пробивается и в надгробнике не темно, а так, сумрачно. Ну, ладно, думаю, пора вставать. Опрокинул я надгробник. Встал. Смотрю - солнышко уж выкатилось и так это ласково греет, пичужки поют, а кругом меня все могилы, кресты да памятники: в самую середину кладбища я забрался. Только хотел ружье с сумкой на плечи вздернуть, слышу, недалеко кто-то застонал... Оглянулся - мужик в красной рубахе мечется. Он могилу там рыл. Как увидел, что я из-под падгробника вылез, ну и подумал - покойник из мертвых воскрес. Схватился руками за края могилы, силится из нее выпрыгнуть, да не может, могилу-то уж-глубоко вырыл. Подпрыгивает, только лапти у него мелькают, а сам все стонет: «Ох!.. Ох!.. Да воскреснет бог...» Оглянется на меня и опять примется прыгать. Ну, я пошел к нему помочь вылезти, а он схватил лопату да как заорет: «Изрублю – говорит, - засеку, нечистый дух!» Потом как-то мужик изловчился, ка-эк выскочит из могилы, и ну бежать, только лапти мелькают, только кресты говорят. Забежал он за памятник и спрятался, а потом высунул голову и смотрит на меня... Ну, страшно смотрит... Глаза того и гляди выскочат. Я кричу ему: «Дядя, чего ты испугался?» А он опять спрятал голову. Заглянул я в могилу, которую он рыл, смотрю там кисет развернутый валяется и цигарка пустая.- Покурить, верно, хотел, - прервал рассказ охотник, - а тебя тут вынесло.- Что ты, до курева ли тут, - возразил его товарищ.- Ну я думаю, наплевать, мол, на тебя, домой надо скорей, да на работу. Надел на плечо сумку, вскинул ружье. Смотрю, а мужик опять выглядывает из-за памятника. Я говорю: «Дядя, зря ты испугался, живой я человек, обыкновенный и не злой». Тут-то он меня и узнал. Оказался и мужик знакомый, сторож кладбищенский. «Какой тебя дьявол, говорит, под надгробник затащил?» Я рассказал ему и говорю: «Иди, покурим». «Her дураков, говорит, была бы у меня сейчас лопата в руках, так я бы тебе, чертов сын, башку твою отсек напрочь... Да ты, такой-сякой, разэдакий, полжизни убавил мне... Да чтоб тебе на твою башку двухпудовая гиря свалилась с неба... Да чтоб тебе в пузо кол воткнулся осиновый». «Ну так прощай, мол, тогда», - и пошел.Михаил Иваныч замолчал.Один из охотников захохотал, а другой, вздохнув, проговорил:- Я бы на его месте со страху околел.- Дурень, - сказал его товарищ. - Мертвый не воскреснет. Расскажи еще что-нибудь, дядя.- Только смешное, - отозвался боязливо Вася.- Смешное! Ну, ладно, слушай смешное. Расскажу я вам, ребята, про Ивана, про Степана, про рябчика и чудесные сны.- А ну, - оживились охотники.- Ну слушайте. Шли по лесу два охотника, увидели рябчика, нацелились в него и выстрелили. Рябчик упал. Вот первый охотник поднял рябчика, осмотрел его и говорит:- Иван, рябчик мой.- Нет, мой, я первый его увидел.- Нет, мой, я первый выстрелил.- Ты мимо выстрелил, не попал.- Нет, ты мимо выстрелил.Спорили, спорили, начали отнимать рябчика друг у друга и чуть рябчика не разорвали. Друг друга по морде. Вот Степан говорит:- В чем дело, о чем мы спорим, можно рябчика разделить, никому не будет обидно.- Как?- А вот как. Дело идет к вечеру, заночуем в этой избушке, ляжем спать, и вот кому из нас приснится лучше сон, того и будет рябчик.Порешили.Зашли в избушку, поели, легли спать. Степану не терпится. Думает, он рябчика убил. Спрашивает Ивана:- Иван!- Что?- Спишь?- Сплю.- А сон видишь?- Вижу.- Какой?- Да будто я еду на чудесном велосипеде и так будто еду, что земля подо мной летит.- Ну, я лучше тебя видел, - говорит Степан.- Какой?- Я тоже будто еду на велосипеде и так еду, что дух у меня занялся. И вдруг вместо рук у меня крылья выросли. Большие крылья, такие же, как у аэроплана. И вместо котомки вдруг хвост вырос, и вот будто я лечу...- Чур ничья, - говорит Иван.- Почему?- А потому, ты меня разбудил и не дал мне сон досмотреть. Может быть, он лучше бы твоего был.- Ну, ладно, ничья так ничья.Опять будто заснули. Степану опять не терпится. Он опять говорит:- Иван, спишь?- Сплю.- Сон видишь?- Вижу.- Какой?- А будто я вырыл в земле яму, спустился в нее, а там полно золота.- О-о! Я лучше тебя сон видел.- Какой?- Иду будто я не по земле, а мимо неба и вот смотрю, земля наша летит, как мяч. Я цап ее и под мышку. А месяц смотрит на меня, улыбается и говорит:- Вот молодчина! Всю землю забрал в свои руки, и все золото, значит, твое будет, что в земле.- Стой, Степан, чур ничья, - говорит Иван.- Опять ничья?- Так ты же мне опять не дал сон досмотреть.- Ну, ладно, ничья так ничья, спи и гляди другой сон.Михаил Иваныч смолк, а потом спросил охотников:- Вы слушаете, ребята?- Слушаем, говори.- Ну так вот. Уснули опять охотники, только ненадолго. Степан снова спрашивает:- Иван, спишь?- Сплю.- А сон видишь?- Вижу.- Какой?… Продолжение » |