|
…2 class="AAB">Следующий год действительно принес засуху. Спали весенние воды, умирающе затихали. В вершинах работы прекратились, только в низовье кое-где еще валандались люди в мутных ручейках…
Был конец июля. Засуха угрожающе нависла над землей. Поблекшие деревья печально опустили листву и желтели как осенью. И трава, тоже истощив запас влаги земли, взъерошилась, спутанно ощетинилась. Скоробогатов тоже был как бы придавлен этим засушливым временем, мешающим свободно дышать.Апрель был веселый и ясный. Голубые сугробы, нанесенные особо обильной снегом зимой, темнели и оседали. Горные речки на этот раз особенно свирепо вздулись, вторгаясь неумолчным глухим шумом в повеселевшую, в голубом мареве весны, тайгу. Скоробогатов с тревогой смотрел, как Безыменка, проворней и проворней разворачивая оледенелые за зиму берега, поднимала выше свой буро-пенистый хребет, а сбоку, где каждую весну молчаливо стоял стройный березняк, в низине появился новый шум: это Смородинка, размывая проложенный новый путь, бешено, с ревом била в бок Безы-менке и топила низину. Тихий, прямой, как свечи, лес стоял в воде.***Не время сейчас прохлаждаться.Макар верхом уехал на Безыменку. Когда он спускался с горы, откуда через прореху просеки был виден прииск, - нижняя челюсть его покривилась от злобы: вместо разреза, зеркальной поверхностью отражая небо, голубело озеро, а обычный грохот бутары, вой бесконечной цепи ковшей и усталое пыхтенье паровой машины примолкли. Только речка смешивала свой говор с тихим шумом леса***.Со спадом весенней воды на логах, где старался Малышенко, затяпали топоры. Строили казармы, устанавливали вашгерды. Вечерами в борах ходили спутанные лошади, позванивая боталами, искали в выгоревшей в засушливый год отаве проросли свежей травы. Жизнь как будто начиналась та же, только к серой запачканной небольшой кучке рабочих примешивались новые люди и светились, как уцелевшие пуговицы на изношенном зипунишке.Только в середине лета разрез был осушен. Ремонтировали машины. Скоробогатов-младший хлопотал пополнить забой рабочими и коногонами, которые за это время разбрелись.Некоторые из них своими семьями копались в близлежащих логах, а некоторые, сгруппировавшись в артели, старались на речках.Но в одно утро приехал на прииск урядник и со стражником Филатычем стал собирать по списку народ.Рабочие зашевелились, как взрытый чьей-то ногой муравейник. В их говор влились давно забытые слова: «война», «мобилизация». Произносились тревожно, и к концу дня тревога вместе с ночью тяжело нависла над прииском черной тучей горя.В казармах взвывали женщины, причитая:- Ой, да что это будет такое-е?!- Ой, как же я останусь одинешенька с сиротами?!Всю ночь в разных концах прииск оглашался песнями и диким воем гармошки. Но песни были такие же, как ночь, горькодумные, безотрадные.Недалеко от конторы разгуливала ватага парней. Впереди щеголевато одетые шли мобилизованные молодые рабочие, красные от вина, злобы и горя. Охрипшими голосами они пели:Эх, милые родители,Не дайте умереть.Дайте беленький платочекГорьки слезы утереть...Только с восходом июльского солнца прииск замолк, а солнце, которому нет дела до людского горя, выглянуло через шихан и сквозь редину еловых пик обласкало задремавший прииск, притаивший в казармах злобу и горе. Скоробогатов вместе с обозом мобилизованных поехал в Подгорное. Точно рой потревоженных пчел, гудело заводское селение. По улицам густыми толпами люди провожали своих знакомых. Басили гармошки, пьяные мобилизованные шли впереди с платками, а позади них густым хором пели песни:О чем заду-умался, да служи-ивый, О чем горю-уешь, удалой?Песне подвывали жены - будущие вдовы. Все сливалось и висело в воздухе невообразимым хаосом.Иль тебе служба надоела,Иль заболел твой ко-онь, конь гнедой?- Да милые вы мои детушки! Да осталися мы сиротами круглыми!На пригорке толпа. В середине приводили в чувство молодую женщину. Налитый горем и слезами, к ней наклонился муж с подвешенной через плечо сумкой.- Наташа, Наташа... Ну, успокойся!..Женщина открыла глаза, обвила шею своего мужа безумно крича:- Не отдам!.. Не отдам!.. Ох!.. О-о-о... Будьте вы все прокляты!..- Как снег на голову, горе-то подкатило, - разговаривали позади.- Я это раньше знал. Уж раз ребятишки в войну заиграли,- значит, быть войне...На базарной площади служили молебен, а после молебна подняли иконы, портрет царя и пошли по улицам.Спаси, го-осподи, лю-у-ди твоя-а...И благослови достояние твое-е...Дряблым тенорком горланил Скрябин, протягивая тощую руку, чтобы ухватиться за носилки, где плыл над обнаженными головами царский портрет.И благослови достояние твое-е... Победы...Громко вторил Рогожин, взяв под руку Столярова, ковыляя на короткой ноге.- Братцы!.. Бей немчуру! Не посрамим земли русской! - кричал Лысков, стоя на бугре.- А сам-то што не идешь? - крикнул кто-то.- Пойду... Как наш год спросят - пойду!- Врешь, не пойдешь, шинкарь!- Сними шапку. Сними шапку, рестант!Макар повернул голову в ту сторону, где кричали, и увидел Сизова. Тучной фигурой на него наступал Пелевин. Сизов попятился. Чья-то длинная костлявая рука сдернула с него картуз, а другая пятерней вцепилась в всклоченные рыжеватые волосы и дернула. Голова Ефима мотнулась и скрылась в густой куче людей. Люди задвигались, а потом, когда отхлынули, Сизов лежал вниз окровавленным лицом. К нему подошла женщина И стала его поднимать. Сизов встал на четвереньки, из носу текла кровь, и нос казался полуоторванным куском мяса. В женщине Скоробогатов узнал Наталью. Она помогла Сизову встать. Переступая нетвердо, он зашагал, запыленный, измятый, незнакомый.На станции, где в состав товарных вагонов садились мобилизованные, песен уже было не слышно. Вопли, стоны - все смешалось в томительный вой. На перроне, среди глазеющей публики, слышен несвязный разговор:- Не вовремя потревожили, вчера только подкосил.- С чего это их забрало с войной-то?- Да, говорят, австрийского наследника ухлопали, и придрались.- Немчура только этого и дожидалась!- Зря, себе на шею войну затеяли.- Что так?- Ну, где же им супротив нас - не устоять!- А вот погляди, - начешут...- Кому?- Нам!- Н-но?!..- А вот начешут...- Эх ты, милая кобылка!..- Дядя Вася, на, глони стаканчик!- Где взял? Кабаки-то закрыты ведь.- Молчи, пей! Хошь - так оболью вином-то!- Все равно сбегу, а то только до фронта. Палец себе отстрелю, а то в плен сдамся.- Прощай, брат, больше, может, не видаться.- Прощай, мой милый, я и так тебя уж не вижу.Из вагона смотрели растерянные лица. Точно этих людей кто-то неизмеримо большой врасплох схватил и скидал в вагоны друг на друга.Наклонясь из вагона, разговаривал Сошников с Фимкой.Безусое лицо его осунулось, сквозь густой загар проглядывали досада и забота. Фимка, с красными от слез глазами, стояла возле него и, зажав фартуком рот, кивала ему головой. У Гурьяна на щеке сильно играл желвак.Скоробогатову захотелось подойти к Гурьяну и дать ему денег. Он нерешительно потоптался, а потом протискался сквозь густую толпу людей к Сошникову и, подходя, окрикнул:- Гурьян!Сошников, увидев Скоробогатова, ощерил на него светло-серые глаза и сердито молвил:- Ну, чего тебе?- Чего ты козыришься? Расстанемся в дружбе. Давай руку.Скоробогатов протянул ему руку с зажатой под палец крупной кредиткой.Сошников сначала изумился, потом насильно заставил себя улыбнуться и протянул Скоробогатову руку, говоря:- Спасибо, Макар Яковлич!- А ты-то зачем? - спросил Макар.- Нужен, видно. Все равно не стану, - ворочусь.Прозвучал второй звонок. Он точно подхлестнул людей, они быстро задвигались, заголосили до хрипоты, до бесчувствия, заплакали.- Ну, брось, не реви!- Ну, отпусти, ну, чего поделаешь?- Мишенька, сынок мой, прощай! Расти большой - помогай маме!В одном из вагонов дико завыла гармоника и грянула уральская барабушка. Рыжий, вихрастый, с красным опухшим лицом, парень, наклонив ухо к самой гармонике, свирепо дергал ее и пел:Ах, не тужи ни ты, ни я, Земляничинка моя!К нему присоединился пронзительный посвист и дикое поухивание... Поезд медленно тронулся. Женщины с громким ревом шли за вагонами. Из вагона махали платками.Кричали:- Живите чередом!- Дядя Вася, не реви!- Дяде Мише кланяйся!Парень с гармошкой выставил ногу, чтобы на ходу ударить ею жандарма, стоящего возле уходящих вагонов. Жандарм посторонился, а парень дико крикнул:- Берегись, синемундирная шпана!Весь день Подгорное выло, ревело, пело песни, отправляя один за другим эшелоны, загруженные красными от злобы и горя и обильно выпитой водки людьми.Яков, на это время протрезвившийся, сказал Макару:- Вот как я говорил, так и вышло. Война пройдет, народу убавит, и жить вольготней будет. А забирают всех поголовно. Ну, тебя не заберут - ты один сын у меня.Скоробогатов-младший был хмурый. Война окончательно его вышибла из колеи: машиниста взяли, забои опустели. Прииск работал вяло, с соседями - с Архипо-вым - назревал конфликт. Здесь шла молчаливая война. Компания снова разобрала перевалку Смородинки и пустила воду по прорезу. Безыменка надувалась, грозила снова затопить разработки Скоробогатова, а он отряжал ночами Телышкова, тот бросал несколько патронов динамита в перехват старого русла, и прорез снова мелел.«Я разорю вас, - думал Скоробогатов. - У вас тонка кишка супротив меня».К осени компания Архипова бросила работы и передала за солидную сумму свою делянку на Акимовских логах артели мелких старателей.***Тяжелой поступью прошли два года, калеча на своем ходу людей. С запада приходили тревожные вести. Говорили о крепком стальном кулаке, который свирепо бил направо и налево.Отравленный газами пришел Гурьян Сошников. На улицах Подгорного была тишина и уныние. Серыми пятнами двигались возвратившиеся с войны: некоторые на костылях, иные с оборванными руками и, вывешивая на груди серебряные крестики, просили на хлеб, озлобленно смотря на сытых и хорошо одетых людей. Проклинали жизнь, войну, добавляя к проклятиям отборную матерщину. Подходили к пустеющим хлебным лабазам и, смотря злобными ввалившимися глазами на розовых сытых торговцев, насмешливо спрашивали:- Чем торгуешь, - вшами да мышами - мелкой скотинкой?Яков Скоробогатов бесцельно слонялся по базару и безнадежно качал головой, смотря, как торговля замирает. Он одряхлел, тело его подсохло, тонкие рыжие штаны странно болтались на его отощавших ногах.Проходя мимо казенной винной лавки, он каждый раз тоскливо смотрел на торчащие у крыльца бруски, где когда-то красовалась вывеска.Несколько раз он уезжал на рудник и там так же скучал, как и дома.- Не та жизнь стала, как прежде, - говорил он, - люди какие-то новые, незнакомые, неприветливые нонче стали…Слоняясь по близлежащим логам, Яков встречал странно сочувственные взгляды старателей.- Безделье убиваешь?- Стар стал... Поди, могилу заказал? Макарка-то не выгнал тебя? Нас так отовсюду выгнали. Эх, милый, как только ты живешь с ним? На войну бы шел...Яков теперь присмирел, стал тихим и даже послушным. С Татьяной мало разговаривал, почему-то стал ее бояться. Его спугнула перемена жизни в доме. Татьяна стала еще строже и взыскательней к Якову и Макару. Скоробогатовский дом стали посещать нарядные дамы. Прислушиваясь к разговору этих людей, Макар чувствовал себя дома, как не дома. Татьяна в присутствии гостей смущенно краснела, когда Скоробогатовы вламывались в разговор. Иной раз комнаты наводнялись кусками бельевой бязи. Приходили дамы, резали - кроили штаны, рубахи и отправляли швеям. Скоробогатов- младший спросил однажды жену:- Куда - то вы шьете столько?- На войну!!Она загоралась в этой работе. Только в это время она способна была улыбаться.Яков точно радовался всем неудачам, тихо ходил, поглаживая бороду, улыбался и был бодро настроен.***Зима, обильно снежная, подходила к концу. На небе начали появляться бездонные ямы, из которых земля пила предвесеннее тепло.Был ясный мартовский день. Снежные сугробы в лесу осели, потемнели, обнажая на пригорках, в рединах леса пни, похожие на почерневшие зубы. Скоробогатов-младший вершной объезжал Акимовские луга. Пощипывающая тоска села на него сегодня с утра. Из Подгорного приходили одна за другой тревожные вести. В Петрограде будто идет небывалый бунт, а в Подгорном царит какая-то сумятина. Завод три дня не работал. Обо всем этом рабочие на Безыменке говорят не так, как прежде, не потихоньку, а открыто, смело.В лесной рамени было тихо. Солнце иглило снег, ветер затаился где-то в горах. Сосны весело скудрявились и дружными семьями стояли в поруби. Все это противоречило его настроению, тревожные слухи казались ненужными, далекими. Макару не хотелось возвращаться на Безыменку, чтобы видеть там замирающее дело, где паровая машина, устало пыхтя, доедала последний десяток кубов дров. Он подъехал к шахте, где когда-то копался Гурьян Сошников. Снег стаял и провалился в черную дыру ямы. Неподалеку, у сосновой гривы - на припеке - вытаял шалаш Гурьяна. Хвоя сгнила, осыпалась, остались только сложенные коньком сучья, как ребра истлевшего странного животного.«Пожалуй, что прав отец, нужно здесь работы начать, зря место лежит».Скоробогатова не удовлетворил этот день.«Завинтились, обалдели»,- думал он, вспоминая Столярова и все виденное за этот день. Руководимый чувством самосохранения, он заперся дома на ключ в своей комнате и открыл тяжелый сундук. Пересчитывая запас золотых денег и пересматривая в желтых замшевых мешочках платину и золото, он думал: «Подожду сдавать. Ладно - дома лежит, хлеба не просит».Утром чуть свет он уехал на Безыменку. Дорога почернела, оттаяла и лежала бесконечным навозным бугром, предательски осыпаясь и проваливаясь под копытами лошади. Кой-где уже были видны на припеках большие проталины.По дороге он встретил Якова. В нагруженной приисковым скарбом телеге, он ехал горной дорожкой.- Ты куда? - спросил Скоробогатов-младший.- Туда, на Акимовские!- Воротись.- Это пошто?..Макар безнадежно махнул рукой.- Народу туда насыпало много. Без всяких заявок начинают работать.- Чтой-то?- испуганно крикнул Яков, и, нарядив лошадь, погнал, не слушая больше сына. Макар удивленным взглядом проводил отца.***Тяжелой глыбой нависла угроза над Скоробогатовыми. Все слышанное им за эти бурные дни от незнакомых людей, которые на каждом перекрестке влезали на возвышенные места и говорили, со всей ясностью стало выявлять свое лицо. Сквозь туман неясных определений «что будет дальше» приходила действительность - картина переворота жизни, вносящая сумятицу и растерянность. Скоробогатов чувствовал, что почва под ним колеблется, и он вместе со своим делом на Безыменке стремительно покатился по наклонной плоскости. Люди не считались с ним. Многие рабочие разбрелись. На Акимовских логах работали артелями и в одиночку, перебуторивали землю и даже подошли вплоть к логам на Безыменке. А Яков, потеребливая свою бороду, с каким-то затаенным торжеством говорил сыну:- Обанкротишься!С сыном он был неласков, говорил с ним полупрезрительно, насмешливо, явно стараясь ущемить сына какой-нибудь обидой.- Детки блудят - родителев своих губят. Из-за твоих затей и я у народа не в почете. Как пес бездомный.Жизнь прииска Безыменки замирала. Скоробогатов ходил хмурый.Смотря на затопленный разрез, Скоробогатов прикусывал нижнюю губу, мысленно подсчитывал свой запас, а потом, озаренный какой-то новой мыслью, оседлал лошадь и поехал на Глубокий.«Драгу - паровую драгу поставлю на разрез. Лучше еще будет. Дешевле», - соображал он, пробираясь узкой торной тропой по направлению к деревне Прохоровке. За продолжительный путь он освоился с этой мыслью и, забыв все обиды, торопил лошадь.Дорожка вилась в лесных чащобах узкой полоской, она то врастала в мелкую сосновую веселую поросль, то шла меж стройных смолистых колонн вековых сосен, а иногда, вырвавшись с теснины бора, выползала змеей на плешивый шихан горы и оттуда стремительно убегала в темные трущобы долин. Ясный июльский день тихонько опахивал лицо легким дыханием веселого ветра. Пахло жженой хвоей. С гор можно было видеть в разных местах смутные дымовые завесы: горела глухая уральская рамень.Огромной котловиной протянулся лог Глубокий. На гладкой, горящей на солнце запруде дымила драга. Она, как угловатое, тяжелое странное животное, запустив в воду свой стальной хобот, высасывала лучшие соки земли, вздрагивала от удовольствия, жадно выла ковшами, сбрасывая по транспортеру назад омытую гальку; мутная вода позади ее булькала, вскидывалась вверх. Макар приостановил лошадь и долго следил за работой этого чудовища. До этого ему почему-то не приходила мысль ближе познакомиться с этой машиной, хотя он знал ее огромную пользу в золото-платиновом деле.В тревожном безделье застала осень Скоробогатовых. За остаток лета Макар еще раз съездил на Безыменку, посмотрел на затопленный разрез, на разрушенные корпуса и, махнув рукой, уехал домой.***С войны, вместе с самовольно ушедшими с фронта солдатами, приходили одна за другой тревожные вести.Антуфьевский завод замирал. Яков, ослабший, выходил на улицу, бездельно целыми днями просиживал под окном, греясь на солнце, наблюдая за уличным движением. Иногда тихо брел к центру Подгорного, прислушиваясь к разговору людей. |