…а он и сжился с этим двором, с подворотней, через которую пролезал на улицу, чтобы полежать там на солнцепеке, с подпольем под сенями, где была брошена для него изветшалая ватная кофта. На ней он спал. Все было знакомо, и другого он не хотел.
Во двор выбежал мальчик. Лапко при виде его боязливо спрятался. Он не любил мальчишек. Они его дразнили, иной раз кидались камнями. Так что и к этому он отнесся с недоверием.Но мальчик вынес кусок хлеба и бросил его Лапко. Лапко с вожделением посмотрел на хлеб, но не подошел.Из сеней послышался строгий голос:- Вася, не нужно прикармливать чужую собаку.- Она, папа, не уходит от нас. Она у нас осталась жить.- Ну, мало ли что. Ни к чему.- А что тебе, папа, жалко?.. Пусть живет. Она с тобой на охоту будет ходить.- Не надо!.. - строго крикнул отец. - Нашел какое-то там барахло - дворняжку.Но Вася внутренне не соглашался с отцом. Ему нравился Лапко. Небольшой, юркий, с веселыми, умными глазами, черный, лохматый, остроухий. Вася тайком стал выносить Лапко хлеб и манил его, недоверчивого, к себе.- Песик, песик, песик, собачка, собачка, на хлеба. Он придумывал, как его звать: Жожик, Шарик, Марсик. Но Лапко прятался под сени. Вася бросал хлеб ему туда. Там, разумеется, Лапко без стеснения и боязни съедал хлеб.Вскоре Вася узнал от соседних ребят, как зовут собаку, и стал теперь кричать:- Лапко, Лапко, на хлеба!День ото дня Лапко ближе и ближе подходил к Васе, хотя боязливо, но хлеб брал уже из рук и сейчас же убегал в свое излюбленное место - под сени. Он теперь был сыт. Были даже лишние кусочки хлеба. Он уносил их на задворки и там прятал, зарывал в землю.Однажды Лапко так близко подошел к Васе, что мальчик смог его погладить и почесать за ухом. Как обрадовался Вася этому! Обрадовался и Лапко. Он резво привскочил, стремительно описал вокруг мальчика круг, смешно изогнув хвост, взвизгнул и приветливо залаял. Вася убежал в комнату, а потом вынес Лапко жареный пирог с мясом. С этих пор и возникла крепкая дружба между Васей и Лапко.Утрами, помахивая хвостом, Лапко весело бежал по улице с Васей, провожая его в школу, и с громким радостным лаем встречал его, когда тот возвращался из школы.Лапко понравился и новой хозяйке - матери Васи. Она его тоже ласкала, приглашала в комнату, но Лапко не шел и только, как бы в знак благодарности за внимание, помахивал хвостом и уходил под сени.С белой собакой - Джеком он скоро познакомился, хотя каждый раз, как только тот выбегал во двор, Лапко рычал, воинственно обнюхивал его. Джек начинал с ним заигрывать. Лапко сначала гордо от него отскакивал, как бы чувствуя свое превосходство, но потом увлекался, зараженный весельем Джека. Носился по двору, изогнув хвост кренделем, прятался от Джека, подхватывал с земли какую-нибудь тряпку, щепку и бегал.Если во двор заходил кто-нибудь незнакомый, Лапко с приступом лаял, заражая своим лаем и Джека. Тот наступал на незнакомца и басовито брехал. На выручку выбегали хозяйка или Вася, иногда Петр Михайлович. Он сказал раз Васе, когда собаки не впустили во двор его сослуживца:- Ты убери со двора свою дворнягу. Чтобы я не видел... Или я ее сам уберу.Вася грустно отмалчивался: расставаться с Лапко было тяжело. Он его приучил заходить в сени, а раз заманил в комнату. Как был рад Лапко, когда увидел снова знакомые комнаты. Ведь когда-то его сюда принесли маленьким щеночком. Он здесь рос. Играл с башмаками хозяйки. Рос вместе с котенком Тишкой. С ним они были большие друзья. Даже спали вместе. Он сам умел отворять двери из кухни в сени и из коридора в небольшой кабинет. По зимам он любил сидеть у камина и смотреть на огонь.Петр Михайлович хмурился, когда заставал Лапко в комнатах. А раз вышвырнул его из своего кабинета, когда Лапко устроился под письменным столом на матраце Джека.- Ишь ты, пустолай, где еще примостился... Марш отсюда!Лапко не обиделся. Он ласково встречал хозяина, когда тот выходил во двор. Разумеется, Петр Михайлович не обращал внимания на собаку и будто не видел ее приветливых умных глаз.Хозяйка же была довольна, что на дворе есть сторожевая собака: чуть где-нибудь что стукнет, скрипнут ли ворота, Лапко уже звонким лаем извещал хозяев. Хозяйка его даже прозвала звоночком. Но под осень случилось несчастье.Во двор зашел письмоносец. Лапко тотчас залаял. Письмоносец не обращал внимания на этот лай: он знал Лапко и не боялся. Но Джек, услышав лай во дворе, выскочил из комнаты, бросился на письмоносца и укусил ему руку. Затем схватил разносную книжку и растрепал ее. Виновником оказался не Джек, а Лапко.- Застрелю я его, подлого, - кричал Петр Михайлович, снимая со стены ружье.- Не надо, папочка, не надо, родной!.. - закричал Вася, бросаясь к отцу.- Убирай его. Из-за такого дерьма неприятность.- Папа, да ведь это Джек...- Джек умный пес. Его не дразнить - он ничего не сделает. Вася выбежал во двор. Взял Лапко на руки и убежал с ним в маленький садик. Там он посадил его на стол, погладил и заплакал, тихо приговаривая:- Зачем ты, Лапушка, лаешь?.. Не надо... Джека, дурака, дразнишь. Папка рассердился на тебя... Застрелить хочет.Лапко будто понимал мальчика. Он печально смотрел на него. Потом прилег и положил свою мордочку на его руку. Вася гладил голову собаки. У него сейчас будто еще сильнее возникло чувство любви к этой черной пушистой собаке.- Дурачок... право, дурачок... - шептал Вася.Он не знал, куда девать Лапко. Вечерело. В садике было тихо. Листва деревьев начала уже золотиться. Табунились воробьи. Они расселись на черемуху и вели вечерний разговор перед сном.А пока Вася был в садике, Петр Михайлович, сидя в кабинете, раздумывал, что делать с Лапко.Если отдать его кому-нибудь здесь, в городе, Лапко не будет жить, прибежит обратно. Надо отдать его куда-нибудь подальше.Петр Михайлович достал старый небольшой ошейник и вечером, когда Вася пришел, сказал ласковым, шутливым тоном:- На-ка, одень на Лапко ошейник. Он у тебя без ошейника бегает. Неприлично собаке без ошейника.Вася сначала обрадовался. Это же было так неожиданно! Он выбежал во двор, позвал Лапко и надел на него ошейник. Ошейник был хотя старенький, но красивый, с тремя медными бляхами. Лапко не понравилось это украшение. Он сроду не носил такую роскошь. Он отбежал от Васи, затряс головой, упал на землю и, стаскивая лапами ошейник, катался по двору.- Дурачок, Лапко, так-то, поди, красивей, - уговаривал Вася.Ему казалось, что Лапко в ошейнике выглядит солидней. Лапко долго был недоволен своим новым украшением, но потом смирился.Спустя несколько дней Петр Михайлович засобирался на охоту. Он знал, что причинит сыну большое огорчение, если скажет, что увезет Лапко леснику.Улучив минуту, когда Васи не было дома, Петр Михайлович быстро собрался ехать с вечерним поездом. Он вышел во двор и взял Лапко на поводок. Тот завизжал, забился, упал и никак не хотел идти на поводке.Тогда Петр Михайлович посадил собаку в корзинку и закрыл.- Не так, так эдак, - сказал он.Лапко, подавленный, сидел в просторной корзине. Он слышал какой-то непонятный шум, возню, много чужих голосов. Его слегка встряхивало, постукивало. Он лежал в корзине в темноте, напуганный, и не знал, что уезжает от своего жилища, от своего Васи.А Вася, когда пришел домой, сразу хватился Лапко.- Мама, где Лапко? Он кликал его, искал весь вечер, выбегал ночью. Не спал и все прислушивался, не донесется ли знакомый лай. Но Лапко не было.Мать успокаивала:- Отец его на охоту взял. Птицу с ним убьет.Но Вася плохо верил. Он плакал и в этот день не дотронулся до книжек.Лапко привезли к леснику вечером. Кругом был лес. Ночь... Одиноко стоял небольшой дом. В окне мерцал огонек. Вышел незнакомый бородатый человек в бараньем полушубке.- Здорово, Маркелыч!.. Привез я тебе собаку... Смотри, понравится ли?.. - сказал Петр Михайлович.- Вижу, - ответил тот, подходя и ласково смотря на Лапко. - Будто славный, веселый песик... Спасибо... Теперь все-таки живое существо возле будет. Тоскливо как-то в лесу - и без собаки. - Маркелыч присел на корточки и, внимательно рассматривая собаку, обратился к ней:- Ну, здорово... Давай лапу... Что ты пятишься? Жить у меня будешь. В лес вместе будем путешествовать... Отпусти его, Петр Михайлович. Никуда отсюда не денется.Петр Михайлович отпустил Лапко с поводка. Лапко обежал вокруг, обнюхал все, а когда лесник и Петр Михайлович ушли в избу, Лапко остался у крыльца. Кругом было тихо. Из лесу доносились неясные шорохи. Лапко, подняв голову, всматривался в черную чащобу леса, остро поставив свои ушки.Лесник вынес Лапко кость.- На-ка, ешь на здоровье.Лапко недоверчиво посмотрел на кость и отбежал в сторону.Но когда Маркелыч ушел в избу, Лапко обнюхал кость. Она была жирная и теплая. Он взял ее и через узкую лазейку ушел под крылечкоНочью по дороге мимо избы кто-то ехал на вершной. Лапко залаял. Маркелыч услыхал.- Петр Михайлович!- тихо окликнул лесник.- Ну?..- Спишь?..- Да будто задремал.- Слышь-ко.- Чего?..- Лапко залаял. Голос свой показал.- Правильно, это он полаивает.- Значит, приживется... У меня ведь приволье здесь, не то что у вас в городе. Сразу слюбится. А хороший песик... Погоди, мы еще белковать с ним будем. С виду-то будто дельный. Завтра посмотрю как следует... Во!... как звонит, а!.. Эх, спасибо тебе.Петр Михайлович почувствовал, что слово «спасибо» Маркелыч сказал ему от всего сердца.На заре Петр Михайлович вышел с ружьем и со своим сеттером Джеком направился по дороге в глубь леса. Лапко видел своего хозяина, но не показался. Побоялся, что снова он возьмет его на поводок и посадит в корзину. Но когда тот отошел, Лапко вылез из-под крылечка, отряхнулся, осмотрелся и побежал следом за ним.Было прохладно. Лес и трава поседели. В лесу было тихо, темно, но звонко отдавалось в нем эхо каждого неожиданного звука. Словно каждое дерево, окованное серебром инея, звенело.Дорога вилась по сосновому бору, плотная, усыпанная упавшими иглами хвои, то выбегала она двумя змейками на просторную луговину, то снова уходила в тихую сумрачную сень леса. Показалось яркое солнце, оно окрасило верхушки деревьев розоватым отливом, кой-где лучи его проникли через редину леса, упали на траву и заиграли светлячками в капельках росы.Петр Михайлович шел, не оглядываясь. Джек, спущенный с поводка, почуяв лесной простор, носился из стороны в сторону. Лапко бежал поодаль на почтительном расстоянии. Петр Михайлович его не видел. Причуивая след хозяина, прислушиваясь, он бежал по дороге. Хозяина не было видно, только слышались его шаги. Иной раз хрустнет что-то, прошумит.Вдруг след хозяина оборвался. Лапко бросился вправо от дороги, в гущу леса, затем опять выбежал на дорогу, причуял след и тихо пошел по нему. След пошел влево. А в одном месте, в маленькой ложбине, он четко отпечатался на илистом берегу ручья. Ручей хрустальной струйкой бежал, пробиваясь меж коряг, Лапко с удовольствием напился.С большой сосны донесся какой-то особый запах. Лапко зорко посмотрел на дерево. На сучке сидел незнакомый зверек с пушистым длинным хвостом, с острыми ушками, кончики которых были похожи на мягкие кисточки. Зверек, увидев Лапко, растянулся и припал к сучку. Его рыжее тельце слилось с медно-красным сучком сосны. Лапко попятился и, взрывая землю передними и задними лапами, звонко залаял. Зверек тихонько перебрался по стволу вверх и затаился в густом сплетении хвойных веток. Собаку это еще более раззадорило. Отрывистый звонкий лай покатился по затихшему лесу, отдаваясь далеким эхом.Петр Михайлович приостановился и с изумлением прислушался. «Ведь это лает Лапко? - подумал он. - На кого?.. И как он попал в лес?»И главное, лает не так, как лаял дома, обычно. Петр Михайлович быстро повернулся назад и пошел на голос собаки. Увидев хозяина, Лапко бросился к нему навстречу, радостно взвизгнул, вильнул хвостом и снова подбежал к сосне, звонко залаял.Петр Михайлович осторожно подошел к дереву и зорко, изучающе стал всматриваться в каждый сучок. Увидев в хвое белку, он с любопытством посмотрел на Лапко, а тот, привстав на задние лапы, с визгом лаял. Подбежал Джек, обнюхал коренья и сел, учащенно дыша, свесив язык набок.- Ну а ты что не берешь? - спросил хозяин, смотря на Джека.Джек, побалтывая хвостом, смотрел на хозяина.- Балбес!.. - укоризненно сказал он Джеку и обратился к Лапко:- Белка-то ведь еще красная, Лапко... Ты мне глухаря найди... Ну-ка, пошли, Джек!Петр Михайлович круто повернулся и зашагал в глубь леса.Лапко долго не уходил. Долго еще разносился его лай по лесу. Наконец он стал реже и смолк.Лапко побежал по следу хозяина. Но не отбежал он и двухсот метров, как учуял с лиственницы новый запах. Но это не тот, что был от белки. Лапко поднял мордочку и, чутко принюхиваясь, внимательно стал рассматривать дерево. Соблазнительный запах! Всмотрелся, затаив дыхание, тихо взвизгнул. Еще раз. Еще. Он увидел огромную птицу. Она странно заскрипела и уронила ветку мягкой хвои. Лапко подбежал к ветке, схватил ее. Тот же запах птицы, но более ощутимый, вызывающий задор, нетерпение. Лапко громко, с подвизгом залаял.Петр Михайлович снова остановился. Прислушался. «Опять Лапко лает», - подумал он. Но на этот раз не так, как лаял на белку. «На кого это он? Изумительный псишка. А ну его. Отвлекает. Мешает охотиться».Возле промчался Джек. Петр Михайлович было пошел дальше, но разбирало любопытство. Он повернул и опять пошел на голос собаки. А лай был призывный, звонкий.Приблизившись к широкой поляне, он с изумлением остановился. Возле высокой, начавшей золотиться лиственницы черным комком метался Лапко, а на верхнем сучке дерева горделиво сидел красавец тайги - глухарь; он клевал иглы лиственницы, настороженно вытягивая шею, смотрел на собаку, ронял оклеванные веточки.Петр Михайлович замер. Учащенно забилось сердце. Он никогда не помышлял, что Лапко так искусно может овладеть вниманием птицы. Собака вставала на задние лапы, садилась и, перебирая передними лапами, ерзала, кружилась, ложилась на живот, каталась по земле и с визгом лаяла. Она отбегала от дерева и снова бросалась к нему не спуская глаз с птицы.«Изумительно», - подумал Петр Михайлович.Подойти к птице со стороны поляны было невозможно. Он стоял, скрытый густым пихтачом, и наблюдал. Потом осторожно стал огибать поляну кромкой и подходить к лиственнице. Вот уже недалеко. Сквозь сучья ясно видно темно-сизое оперение птицы, великолепный хвост и золотисто-коричневую шаль на шее.Ясно слышно, как в ответ голосу Лапко он поскрипывает. Вот глухарь прошелся важно по сучку, приблизился к концу ветки, снова стал оклевывать иглы хвои и с любопытством смотреть вниз, где Лапко танцевал какой-то собачий танец. Птица была всецело занята этой любопытной игрой собаки. Еще несколько шагов, и она будет на расстоянии выстрела.Но вдруг зашумели сучья кустарника, и мимо с быстротой лихача промчался Джек. Глухарь раскинул крылья и с шумом снялся с дерева.- Мерзавец! - крикнул Петр Михайлович вслед убегающему Джеку.Слышно было, как Лапко с лаем помчался вслед за птицей. Его громкий лай удалялся, потом смолк.Подавленный неудачей, Петр Михайлович тихо побрел. Идти дальше не хотелось. Он чутко прислушивался - не залает ли снова Лапко. Но Лапко не было. Вдруг Джек бросился к хозяину, прижался к его ногам и заскулил. Петр Михайлович мрачно посмотрел на Джека и насмешливо спросил:- Что это значит?А Джек не отходил от хозяина, скулил, поджав хвост, и нехотя шел у самых его ног. Впереди была неширокая просека, поросшая малинником и рябиной. Красные кисти рябины висели, тяжелые, крупные. Вдруг Петр Михайлович в ужасе замер. Из малинника, неуклюже шагая, вышел бурый медведь и остановился, с любопытством глядя на охотника. Петр Михайлович на минуту растерялся. Вскинул ружье, но чувствовал, что око в его руках ходит ходуном. Не помня себя, он надавил спускную собачку курка. Ружье молчало. Большой палец давнул предохранитель бескурковки. Грянул выстрел. Медведь рявкнул. Петр Михаилович видел сквозь сизую пелену порохового дыма, как медведь поднялся на задние лапы и пошел к нему. Он отскочил. Мелькнула страшная мысль: в ружье остался один заряд с мелкой дробью. В патронташе где-то есть патроны с картечью, но где они? Джека не было. Еще выстрел. Но глупый выстрел, безрезультатный. Петр Михайлович бросился бежать, на ходу раскрыл ружье, вынул патроны, но они упали на землю... Рука метнулась к патронташу. Но пальцы не повиновались, не могли нащупать застежки патронташа. Медведь близехонько. Петр Михайлович даже ощутил его горячее дыхание и запах шерсти. Он бросился за толстый ствол дерева. Медведь ловким прыжком очутился возле него. Уже протягиваются к нему страшные когтистые лапы. Петр Михайлович отскочил назад. Мелькнула мысль бежать, но как?.. Зверь может несколькими прыжками догнать его, смять под себя и... Кричать? Но кто услышит? В лесу он один... Изба лесника далеко. Джек предательски сбежал.Вдруг недалеко раздался лай Лапко. Лай был дерзкий, угрожающий. Немного погодя мимо Петра Михайловича черной лохмушкой промчалась собака и с яростным лаем атаковала медведя. Медведь отскочил от дерева. Петр Михайлович, воспользовавшись замешательством, бросился бежать. Вот он завернул за ель, продрался сквозь плотную поросль пихтарника, но вдруг запнулся за какую-то корягу и упал лицом вниз в большую муравьиную кучу. Нога его завязла в вилке сучка. Он торопливо дрыгал ей, стараясь подняться. Острый запах муравьев бросился в нос, а по лицу что-то заползало, точно оно мгновенно обросло волосами и волосы эти зашевелились. Мелькнула мысль, что сейчас его накроет медведь. Повернулся. Кое-как высвободил ногу. Вскочил, стряхивая с лица муравьев. Но медведя не было, в стороне слышна была возня и яростный лай собаки.Испуг отвалил от сердца Петра Михайловича. Стало даже стыдно за свой страх. Он дернул застежку крышки патронташа, нащупал патроны. Сунул их в ружье, захлопнул, опустил предохранитель и решительно зашагал в сторону, где слышна была возня и лай собаки.Он подбежал к злосчастному дереву, и, пораженный зрелищем, остановился. Возле дерева сидел медвежонок-подросток. Он скулил, повертывался, отбиваясь от наступающего Лапко. А тот метался возле него. Шерсть его ощетинилась. Он злобно лаял, ловко отвертывался от тяжелых лап зверя и нападал на него сзади. Петру Михайловичу стало даже смешно. Медведь сидя ерзал, махал лапами, вертелся, боясь поднять зад от земли, и скулил.- А-а, черт! Каково теперь тебе? -торжествующе крикнул охотник и вскинул ружье. Расстояние было невелико, но выстрелить он не решался: как бы не убить случайно Лапко. Для него он теперь был бесконечно дорог. Петр Михайлович решительно шагнул к медведю и почти в упор выстрелил. Лапко отскочил в сторону. Медведь качнулся, рявкнул и вскочил на ноги. Еще выстрел. Медведь рухнул на землю и завозился. Лапко снова яростно бросился к зверю. Он вскочил к нему на спину и, злобно рыча, грыз его, кусал, но медведь уже не хватал его. Он глухо хрипел, грыз корневище и скреб когтями землю. Наконец он умолк.Но Лапко не унимался, он с прежней яростью вгрызался в густую шерсть зверя, рвал его уши. Медведь недвижно лежал, подогнув морду под себя.Петр Михайлович осторожно подошел к зверю, толкнул ногой в заднюю ляжку. Зверь качнулся, но не проявил никаких признаков жизни.В лесу стало тихо. В вершинах деревьев разыгрался осенний суховей. Где-то в еловой чаще перепорхнул рябчик и просвистал свою звучную ласковую песенку. А вдали надсадно, как волк, выл Джек. Лапко лежал возле медведя. Он устало дышал, высовывая язык. Глаза его сияли, а ушки виновато поджимались, когда он посматривал на хозяина. Петр Михайлович присел на корточки к собаке и ласково ее погладил. На душе было радостно и тяжело. Лапко полизал ему руку. Язык был влажный и горячий-горячий.Еще раз Лапко деловито обошел, обнюхал зверя и лег.- Ну, пойдем, Лапко, к леснику по лошадь. Не унести ведь нам добычу свою.Но Лапко не пошел. Он остался лежать возле зверя. Порою вставал, обнюхивал его и снова ложился.Когда лесник и Петр Михайлович подъезжали к медведю на телеге, Лапко приветливым, радостным лаем встретил их.На медведяСлучилось это много лет назад. Осенним тусклым утром ко мне пришел стрелочник Василий Болотов. Он шумно распахнул дверь моей комнаты и возбужденно выкрикнул:- Медведь сегодня ночью лошадь задавил! Михаила Филимоненки Гнедка уронил. Почти у самой станции. Я к тебе пришел... Ну, чего ты? Понятно, что я тебе сказал?- Понятно.- А ты как?.. Будто тебе и дела нету?- А что я?.. Задавил, не воскресишь.- Не в том дело. - Болотов присел на стул, бросил картуз на пол и сплюнул... - Бить надо его.Он помолчал и, пытливо смотря на меня, спросил:- Пойдешь?Я ни разу не бывал на медвежьей охоте. Предложение Болотова меня несколько озадачило, но, зная своего приятеля как опытного медвежатника, я согласился.- Вот хорошо, - обрадованно заговорил Болотов.- Не упустить бы момент. Сегодня он обязательно явится. Втроем пойдем, значит, ты, я и Соколов. На тебя-то я надеюсь. Ты, наверное, не струсишь?..- Я думаю.- То-то. Давши слово - держись, а не давши - крепись. Собирайся, пойдем, осмотрим место. Как мы устроимся? Лабазы надо делать, а делать их не на чем. Пойдем, может, что-нибудь придумаем.Мы пошли на станцию. Болотов крупно шагал впереди. Я любил этого человека. Был он прямолинейным, смелым, горячим по характеру.На станции он меня оставил, сказав на ходу:- Ты подожди меня здесь.Маленькая станция жила обычной тихой жизнью. Кое-где перекликались петухи, где-то лаяла собака. Вдали позванивали железные колокола - паслись кони. На станционных путях было пустынно.Болотов подъехал ко мне верхом на неоседланной лошади.- Садись сзади меня, - приказал он. Я удивился.- Ну, что встал? Залезай, говорю!..- Так ведь и пешком недалеко.- А я говорю, залезай!Я покорно подвел лошадь Болотова к изгороди и неуклюже плюхнулся на откормленного мухортого мерина.- Ну, пошел! - пришпорил он лошадь ногами, обутыми в лапти.Меня забавляла эта езда - верхом на лошади вдвоем. Признаться, я был не из наездников. Когда мерин пошел развалистой, неумелой рысью и меня начало подбрасывать, я ухватил Болотова под мышки.- А почему все-таки не пешком? - спросил я.- Не знаешь?.. Не полагается нашему брату ходить пешком по тому месту, где медведь пировал... Наследим, он не придет, а лошадиный след ему нипочем. Вот. Я утром сегодня скандалил здесь. Как узнали станционные, что медведь лошадь задрал, и побежали смотреть, будто не видали мертвых лошадей. Медведь, брат, чуткой. Он, брат ты мой, соображает тоже. Где набродит человек, он там осторожный. Ничего, что такой увалень, а понятливый. Вот мы на лошадке-то объедем, осмотрим все - какие нам позиции занять.Мухортый добросовестно перешагивал через рельсы, пересекая станционные пути. Теперь он шел тихо, и меня приятно покачивало.Миновав станцию, мы заехали в густую низкую поросль березника и остановились на круглой небольшой поляне.- Вот он где ее сцапал, - тихо сказал Болотов.На поляне у опушки леса лежала лошадь. Она была закидана сучками, выдранным мхом, - головы уже не было. Трава вокруг была примята, окровавлена, сломаны молодые березки, выворочен небольшой пенек. Было видно, что медведь хотел утащить лошадь в чащу, но почему-то оставил ее у опушки.- Неохота было здесь ужинать, в березник поволок, да застрял - чащоба! - Болотов внимательно осматривал кругом и вслух размышлял: - Неудобно же, черт ее дери. Вот придумай, где тут лабазы устроить. Кабы лес крупный был, забрались бы на деревья, а тут чапыжник.Местами в чаще виднелись небольшие поленницы дров. Болотов задумчиво смотрел на них.- Вот разве на дровах?.. А больше негде.- Достанет с поленницы-то...- Не достанет - постесняется... - Болотов пытливо оглянулся на меня.- Что, трусишь?- Нет.- То-то! А больше негде, как на дровах... Вот я на эту лягу. Соколов на эту, а ты - на ту.Моя поленница стояла в кустах.- Ладно, - решительно сказал Болотов и повернул обратно лошадь.- Сегодня вечером сядем. Он сегодня придет. Обязательно. А сегодня не придет, то завтра обязательно явится. Ты давай приготовляйся. Часиков так в десять вечера приходи ко мне. Раньше медведь к падали не придет.Я шел домой немного встревоженный. Дома осмотрел ружье, приготовил несколько зарядов с пулями, на случай пристегнул к поясу большой финский нож, хотя, пристегивая, думал, что это бесполезно: никогда и ни с кем я не вступал в бой с ножом. Сумею ли?Ночь наступила темная, октябрьская. Она еще с вечера, когда догорала вечерняя зорька, накрывала небо с востока толстым пластом серых облаков. Соколов, молодой, крепкий парень, уже был у Болотова. Они допивали чай и тихо беседовали. Болотов меня встретил улыбкой, но улыбка была строгая, пытливая.- Ну, ребята, не подкачайте, - проговорил он, - давай, Федюшка, готовь мухортого.Из-за стола покорно вылез лет одиннадцати мальчик, снял со стены узду и вышел. Минут через десять и мы вышли. У крыльца нас ожидал Федя: он сидел верхом на мухортом. Мы с Соколовым молчаливо топтались. Болотов бойко вскочил на лошадь и шутливо сказал Феде:- Ну, ямщик, гони!Они скрылись. Я догадался, что к месту охоты также нужно ехать на лошади, чтобы не наследить. Через полчаса Федя отвез Соколова. Я поехал последним. Федя умело управлял лошадью, лавируя впотьмах меж кустов и коряжника. Он подвез меня к поленнице и тихо молвил:- Вылезайте! Только прямо на поленницу...Я слез с лошади. Поленница подо мной хрустнула, осела.- Тятя вот в этой стороне, Соколов - в этой, а лошадь лежит вот тут, - показал он рукой.- Ну, так всего доброго, счастливо, - басом, как большой, сказал Федя.Он постоял несколько минут в раздумье и исчез во тьме. Я остался на поленнице. Тихо. Можно подумать, что я один среди черной заросли полуголых березок. Повернувшись в ту сторону, где лежала упавшая лошадь, я несколько раз попробовал прицелиться, чтобы проверить удобство стрельбы. Ничего не видно. Впереди черная стена березника слилась с черным небом. Я пробую разглядеть хотя бы силуэт лошади или поленниц, на которых лежат мои товарищи, но кругом темно, хоть бы одно пятнышко.Только когда освоились глаза с этой теменью, стал различать неясные контуры отдельных березок и черную кучу на земле - лошадь. Мысль и слух напряжены. Ни один шорох не ускользнет от внимания. Даже слышно биение сердца, кажется, оно сотрясает грудь. Хочется перекликнуться с товарищами, тихонько им свистнуть, как бывало в лесу на охоте, но в памяти встает строгое предупреждение Болотова:- Лежать смирно, ни звука!Временами я думал: тут ли мои товарищи? Может быть, их уже нет, они тихонько ушли. И станция в эту ночь почему-то молчалива, будто ее поблизости нет.Только далекий семафор горит зеленоватой одинокой звездочкой.Но вот издали чуть слышно доносится глухой рокот идущего поезда, он то замирает, то становится ясней, как отдаленный глухой раскат грома. Он все ближе и ближе. Вдали, по черному полотнищу ночи, чиркнул огонек и скрылся. Это мчится курьерский. Вот показались три ярко-огненных глаза паровоза; они летят, как три кометы, а за ними стелется узкий, огненно-тусклый след. Испуганно кричит рожок стрелочника, поезд с лязгом, с грохотом врывается на станцию, мчится, не сбавляя ходу, и, задорно прогудев фистулой, так же быстро удаляется. Через несколько минут отдаленный рокот колес стихает и замирает где-то далеко-далеко в глубине непроглядной ночи. Стало будто еще тише, чем было.* *Прошло более часа томительного ожидания. В голове одна мысль: «Неужели не придет медведь?..» Хочется курить. Но нельзя. Болотов наказывал: табаку не брать. Рука все-таки невольно лезет в карман.Медведя нет. Может быть, он совсем не придет? Зря ожидаем.Меня начинает знобить. Прохладно.Вдруг вдали будто что-то хрустнуло. Я насторожился. Тихо. Снова хрустнуло - ближе. Сердце учащенно забилось. Опять стало тихо и настороженно. Снова сквозь чащобу березника кто-то осторожно пробирается. То хрустнет ветка, то тихо прошумит, словно листву березки кто встряхнет. Все ближе и ближе ко мне. Смолкло. Но я чувствую всем своим существом, что сзади меня из леса вышел кто-то и остановился. Мне даже чудится, что я слышу его дыхание. Я понял, что зверь осторожно крадется ко мне. Я замер, сжимая крепко ружье. Внезапно он фыркнул и стал удаляться. Где-то треснул сучок. Что-то прошумело, и снова все смолкло.«Учуял нас», - подумал я.Ожидать пришлось недолго. Снова подозрительный, осторожный шорох, только теперь в той стороне, где сидит Болотов. Снова шорох приблизился ко мне, снова смолк. И опять полная тишина. Каждый мой нерв, каждый мускул был напряжен. Зверь опять сердито фыркнул и стал поспешно удаляться. Вот в густом ельнике он что-то сломал, что-то бросил.«Чует и сердится», - думал я.Снова томительное ожидание, но на этот раз продолжительное. Думалось, что медведь, почуяв опасность, ушел и больше не вернется. Но нет - снова знакомый шорох послышался в березнике. На этот раз медведь шел смело и прямо ко мне. Я замер. По телу пробежали мурашки, волосы на голове точно зашевелились. Зверь был недалеко, сзади меня. Я слышу ясно, как он топчется, принюхивается к воздуху. Прошел мимо меня в сторону Соколова. Я напряженно вглядываюсь в непроглядную темь - ожидаю, что вот сейчас блеснет огонек и грянет выстрел. Сам крепко сжимаю ружье. Зверь прошел дальше. Теперь его слышно уже справа, в стороне Болотова. Но и там тишина. Шаги зверя замерли опять в ельнике. Я хотел было повернуться на другой бок, рассчитывая, что зверь снова пойдет тем же путем, как и раньше, но на этот раз он прошел возле самой поленницы, сзади меня.«Вот как встанет сейчас на задние лапы и снимет меня, доброго молодца», - промелькнула мысль. Я лежал точно мертвый. В горле что-то защекотало. Нестерпимо хотелось кашлянуть, но я напряг все силы, чтобы сдержаться. У меня даже обильно выступили слезы.А зверь осторожно прошел в сторону Соколова, сделал большой круг, зашел опять в ельник и, не останавливаясь, прямо пошел на лужайку к падали. Я слышу, что он близко идет, но не вижу. Зорко всматриваюсь. Вижу только, как неясной тенью движется что-то большое, сливается с черным березником. Тихонько поднял ружье и стал выцеливать, но не вижу мушки. Конец ствола точно растворился во тьме. Выстрел должен быть меткий, иначе... Черная масса продолжает продвигаться вперед.Но вдруг справа от меня, где стояла поленница Болотова, прорезал черную мглу огненный язычок, и грянул выстрел. То же самое произошло и слева, со стороны Соколова. Я прицелился наугад и тоже спустил курок. Медведь рыкнул и зам… Продолжение » |