…AAB">Он показал на широкоплечего учителя с крупным скуластым лицом, усеянным мелкими веснушками. Волосы его, цвета ржавого железа, опушили голову мягкой курчавой мерлушкой.
Николай Александрович посмотрел на меня и улыбнулся, но от улыбки его веяло холодом. Петр Фотиевич спросил меня:- Как твоя фамилия? Я сказал.Заглянув в книгу, он спросил:- Из третьего отделения?.. Ты молодец. Иди.Я выскочил и гордо сообщил ребятам, как зовут учителей, а потом с еще большим достоинством сказал:- Я буду в третьем учиться.Среди ребят ходил высокий стриженый учитель с лобастой светло-русой головой. Он был тоже в синем сюртуке. Я подошел к нему и храбро спросил:- Вас как зовут?- Меня? - улыбаясь, спросил он.- Меня зовут Алексей Иванович, а вот низенький, с бородою, - Петр Фотиевич. Это наш инспектор. А другой, такой курчавый, - Николай Александрович...- Я знаю, - перебил я его.- Уже знаешь? А вот того, - он показал на учителя с добродушным, смеющимся бритым лицом, - Константин Александрович.Новых учителей мы переименовали по-своему. Петра Фотиевича - просто Фотич, Константина Александровича - Костя Хлебников, Алексея же Ивановича - Алеша Пяташный.Последнее прозвище дал я. А вышло это так. Однажды в классе мы особенно сильно разгалделись. Я увидел, что по коридору к нам идет Алексей Иванович, и поторопился предупредить:- Ребята, тише! Алеша Пяташный идет.Меня выдал маленький большеголовый Серьга Великанов: он пожаловался учителю. Алексей Иваныч подозвал меня и, обиженно краснея, спросил:- Как ты меня назвал?Потупясь, я молчал. Мне было стыдно и досадно на себя. Я чувствовал, что незаслуженно обидел Алексея Ивановича, а он стоял и ждал, потом проговорил:- Если ты хороший мальчик, хоть и шалун, то скажешь. Я сказал тихо:- Пяташный.- А как тебя зовут?- Алексей.- Значит, ты тоже пятак стоишь? А оба мы с тобой стоим гривенник. Этакий ты дурачок! - укоризненно сказал Алексей Иванович.- Иди-ка!Пристыженный, я сел за парту.Алексея Ивановича мы любили, он был простой, добродушный человек. Осенними теплыми днями, в большую перемену, мы выходили на улицу играть в бабки. Алексей Иванович охотно играл с нами. Так же, как и мы, выбирал «биту» потяжелее и «саклистее»; как и мы, бегом подбегал к кону, когда вышибал, и скандалил из-за каждой бабки.Играли мы в городки, условившись ездить на тех, кто проиграет.Однажды мы выиграли. Я ловко уселся на загорбок Алексея Ивановича и поехал, пришпоривая и понукая его, как лошадь:- Но, но, ленивая!Он, улыбаясь, вприпрыжку повез меня и даже взлягнул ногой. Мы хохотали.Боялись мы учителя русского языка - Николая Александровича Бояршинова. Когда он приносил в класс наши тетради, мы сразу угадывали его настроение. Нижняя челюсть его выпячивалась вперед, точно зубы его были крепко стиснуты. Он молча подходил к столу. Не торопясь, раскладывал тетради и доставал по одной. Моя тетрадь всегда была первой. Я с замиранием сердца ждал разбора тетрадей.Однажды, открывая мою тетрадь, он глухо, зловеще вызвал меня.Я встал,- Твоя это тетрадь?- Моя.- Ты что в ней делаешь?- Пишу.- Пишешь? Что пишешь?- Сочинение.- Сочинение?Нижняя челюсть его начала шевелиться, словно он точил зубы.- Послушайте, что он пишет.Бояршинов приподнял тетрадь и стал читать с ядовитой усмешечкой:- «Был вечер, ласково светило солнце, согревало спину». Кому грело солнышко спину?- Мне.- «В густом тополе запел соловей». Ты слыхал соловья?- Нет.- А может быть, ворона каркала? А вечером солнце с которой стороны светит?- Там, в той стороне оно закатывалось.- А соловьи когда поют?По классу пробежал тихий смех. Рядом со мной торжествующе улыбался Архипка Двойников. Я ему незаметно для учителя показал кулак.- Когда соловьи-то поют, слыхал ты их?- Не слыхал.- А пишешь... Сочинитель! А написано как? Вот полюбуйтесь!Он повернул к нам исписанные страницы тетради, исчерканные красными чернилами.- «Пел» - как нужно писать?- Через ять.- А у тебя?..Он бросил мою тетрадку и еще плотней сжал губы.- Вот еще полюбуйтесь. - Он взял тетрадь Двойникова и начал читать:- «Я пал, дрыгал ногам». Что это? «Рукам», «ногам», «шапкам закидам»... Эх вы, вогулы! «Сариса», «куриса», «улиса», «именинниса».Тетрадь полетела к Архипке.Но когда учитель взял тетрадь Абрама Когана - маленького чистенького мальчика в сером суконном костюме, сына торговца золотыми вещами, - тон его изменился.- Берите с него пример, - сказал он ласково и добродушно. Коган заносчиво посмотрел на нас и хвастливо улыбнулся.Хвалил Бояршинов еще Бориса Шульца, сына жандармского ротмистра. Весь класс этого Шульца не любил. Мы звали его «Нос с дырой». Лицо у него было плоское, рот перекошен, точно он переместился со своего обычного места, а одна ноздря была вырвана. Говорил он точно в пустую бочку. На нем были серая суконная курточка, белые манжеты, воротничок, а брюки он носил, как большой, навыпуск.Однажды ко мне после уроков подошел Денисов. Он был возбужден и от волнения не мог выговорить ни слова.- Ленька, что он б-бг-бг-бешеной собакой рычит на нас?- Кто?- А Николай Але-ле-лександрыч. Мне тык... тыку поставил... А Борьке Шульцу, ур-роду, - пягь. А Бг... Борька у меня списал. «Нос с дырой».Говорить ему было трудно, он торопился и от этого еще больше заикался. Маленькие глаза его сощурились, сухое лицо исказилось.Мы видели, что Бояршинов выделяет Когана и Шульца. Все знали, что Коган имеет дома репетитора, а Шульц за взятку списывает уроки у других. Помогал ему Мишка Богачев. С первых же дней между нами возникла жестокая война.Шульц злился на нас, лез с нами драться, шел жаловаться в учительскую.Жаловался и Абрашка Коган. Этот заносчивый мальчишка чувствовал себя первым учеником.Денисов раз не выдержал, подошел к Богачеву и строго заявил:- Ты, М-м-мишка, если бг-бг-будешь еще «Носу с дырой» давать спис... списывать, мы т-т-тебя ра-аспишем!Богачев, широкоплечий смугляк, презрительным взглядом окинул суховатую фигуру Денисова и желчно ответил:- Не твое дело.После занятий, выходя из школы, мы атаковали эту тройку, и между нами завязалась жестокая драка.Я занялся Шульцем, во мне кипела ненависть к нему. Ненависть эта была подогрета еще тем, что Шульц однажды в разговоре о бунте рудокопов хвастливо сказал:- Здорово всыпали бунтовщикам! Так и надо!Мне тогда еще хотелось расправиться с ним, но я сдержался. И вот теперь я свалил его в снег и усердно принялся тузить, а потом засыпал ему лицо снегом, пнул его и ушел.На другой день в школу пришел ротмистр - отец Шульца, высокий человек с большими рыбьими глазами и желто-русыми, лихо закрученными усами.На нем были светло-серая шинель с длинным капюшоном и серая каракулевая шапка с белым султаном спереди, похожим на кисточку из парикмахерской. Он что-то долго и внушительно говорил Петру Фотиевичу. А когда ушел, Петр Фотиевич пришел к нам в класс и заявил:- Если я узнаю еще о ваших драках, буду вынужден кой-кого исключить из школы.Мы почувствовали, что угроза эта исходит не от него, а со стороны. А дня через два брат Александр пришел домой нервный, возбужденный. Он зловеще спросил:- Где Алешка?Я сидел и читал книжку. Александр неожиданно подошел ко мне, схватил меня за волосы и бросил на пол. В руках его мелькнул толстый сухой сыромятный ремень. Я молча принял удар. Горячий свист ожег мне ухо. А потом ожгло спину... Мне казалось, что ремень со свистом резал мое тело на куски.Брата я не видел. Его лицо плавало, как в тумане, искаженное злобой, с перекошенным ртом и маленькой рыжеватой бородкой.Я, как сквозь сон, слышал удивленные возгласы Ксении Ивановны:- Что это?.. Саша, Саша, что вы делаете?- Стервец! Вздумал бить сына жандармского ротмистра. Вызывали меня.«Уволим, - говорят, - со службы...» Из-за этого щенка... - охрипшим голосом рассказывал Александр.Я сидел в углу избитый, но не плакал. Мне было горько и удивительно.Я еще не видел брата таким.- Странно... И мама его защищает, - холодно рассуждала Маруся в соседней комнате.В этот вечер пришел Цветков. Узнав о происшедшем, он расхохотался.- Не любит жандармов? Ай молодец, Алешка! Ей-богу, молодец! - и, понюхав табаку, уже серьезно добавил: - Бить, Александр Петрович, не полагается.А на другой день Шульц, узнав, что меня били, злобно улыбнулся плоским перекошенным лицом:- Всыпали?Я промолчал. Потом брезгливо посмотрел на него и сказал:- Это тебе даром не пройдет. Так и знай: за каждое битье я тебя буду десять раз волтузить.Должно быть, мои слова были убедительны: он сразу стих, присмирел и больше не подходил ко мне.Вскоре Шульца не стало: он поступил учиться в гимназию. Весь класс точно сбросил с себя какое-то ярмо.* * *Мы любили заниматься с Петром Фотиевичем. Он был маленький, с пухлым лицом, обросшим русой бородой. Преподавал он у нас математику и естествознание.Однажды он принес микроскоп и показал нам крупинку мела. Я не верил своим глазам: масса разновидных красивых ракушек, заключенных в круг, лежала под стеклом, а Петр Фотиевич рассказывал:- Сколько потребуется, ребята, лет для того, чтобы образовались меловые горы? Миллионы лет.Лицо его розовело, а серые глаза молодо светились.Часто на урок он приносил толстую книгу, садился за стол и говорил:- Давайте, ребята, читать.Он любил читать Некрасова. В классе тишина, мы с затаенным дыханием слушаем его задушевный голос....Ну, Саврасушка, трогай,Натягивай крепче гужи.Служил ты хозяину много,Последний разок послужи...Эти слова пробуждают во мне жутковатый трепет и какие-то новые чувства.В классе тишина. Слышно, как в стекло бьется и жужжит муха да кто-то осторожно шаркает ногой. После этих уроков я уходил домой притихший, погруженный в свои думы.Я тихонько иду узким переулком. Дует холодный ветер, мутные хлопья облаков осыпают землю густой кисеей снежной пыли. Я не чувствую холода и не замечаю сыпучего снега. В мыслях у меня - прочитанная некрасовская поэма «Мороз Красный нос». В сумке у меня - книга, взятая из школьной библиотеки. Ее выбирал сам Петр Фотиевич.С этих пор в мое сердце и вошла любовь к книжке, и поселилась она там, ласковая, приветливая.КликушаЕсли уроки Петра Фотиевича и Алексея Ивановича быстро усваивались нами, то уроки попа вмещались в нашей памяти с большим трудом. Ванюшка Денисов часто говорил словами евангелия:- Легче в-верблюду пр-пройти в иг-игольные уши, чем выучить ур-оки по закону божию бг-бг-батьке.К нам приходил тот же поп - отец Александр Сахаров, - который бывал в приюте. Он рассказывал на уроках то же, что я слышал раньше. Только здесь каждый из нас должен был знать все назубок.Учить притчи о слепорожденных, о Лазаре не хотелось. Часто половина класса приходила, не выучив урока.Но мы узнали слабые стороны попа. Обычно перед уроком дежурный вставал на стул и, подняв вверх руку, восстанавливал тишину.- Кто знает урок по закону, подними руку?Поднималось рук пять-шесть.- Говорим, ребята, про кержаков, - предлагал дежурный.- Говорим.- Идет! Кто начнет?- Я! - вызывался кто-нибудь.- Идет!Приходил поп. Мы чинно вставали на молитву, добросовестно молились и садились. Поп гладил свою бороду. Вдруг кто-нибудь поднимал руку. Поп строго спрашивал:- Чего тебе?Ученик вставал и, улыбаясь, говорил:- Батюшка, а почему кержаки не ходят в нашу церковь?Поп сразу веселел, вставал и начинал с увлечением рассказывать о кержаках. Мы слушали, поддакивали, а поп с еще большим воодушевлением рассказывал про раскольников, стариц, живущих в скитах, их подставных богородиц, кержацких попов.Раз пришла моя очередь задавать вопрос. Поп был в этот день особенно весело настроен. Он пришел в новой темно-синей люстриновой рясе.Я поднял руку.- Чего тебе?- Батюшка, я вчера ходил на могилу к отцу Иову[29] и смотрел, как там молятся.- Ну, это туда, к Голому Камню, на ихнее мольбище?- Да.- Ну, и что же?- Ну, там я видел каких-то кликуш.- Кликуш?- Ага... А потом они молились, молились да принялись обедать. Потом - опять...- Ну, ну! - зажигаясь желанием говорить о кержаках, улыбнулся поп.- Кликуши-то больно уж смешно... А они почему так кличут?- Гм, почему? Известно, почему. Показывают, что на них снизошел дух свят... - насмешливо пояснил поп. - Садись!Я сел, а поп встал и долго и пространно начал рассказывать о том, как молятся кержаки.Он принялся широко креститься кержацким крестом, свирепо закидывая руку чуть не на затылок, и гнусаво начал читать:- Се предста ми множество лукавых духов, держаще моих грехов написание, и зовут зело дерзостне...В классе поднялся дружный, раскатистый смех.- А бабешка-кликуша разве что понимает, о чем там читает ихний поп? Хлещет земные поклоны к месту и не к месту. А потом как заорет на все мольбище: «Ах!.. Ах!..»Отец Александр вскинул руки вверх. Рукава его рясы смешно болтались.Мы снова охвачены неудержимым приступом смеха. Поп был похож на сумасшедшего. Он широко разинул рот, волосы его всклокочились, ряса расстегнулась, из-под нее желтел подрясник. Встав в позу, поп фистулил, каркал, как ворона, которая подавилась:- А!.. Ах!.. Низошел!.. Низошел!.. Свят дух!.. Низошел...Здесь уже представление дошло по высшего предела. Лицо попа покраснело, глаза налились слезами, брови вскинулись, а на лбу выступил обильный крупный пот. Подобрав свою рясу, как юбку, он вместе с рясой прихватил брюки, и мы увидели его чулки и розовые тиковые подштанники. Он крутился, подскакивал и кричал все той же фистулой:- Ах!.. Низошел!.. Дух... свят... Низошел!..Хохот ребят перешел в протяжный гул. Особенно уморительно хохотал Ванюшка Денисов, поджимая живот:- Аха-ха-ха-ха-ха-а-а-а-а-а! Ихи-хи-хи-хи-и-и-и-и-ой!Дверь приоткрылась. В ней показалась плешивая голова сторожа Никифора. Он испуганно посмотрел на попа, потом улыбнулся бородатым лицом и торопливо скрылся.В коридоре серебристой струйкой пролился звонок. Это Никифор возвестил об окончании урока.Отец Александр встал. Он задохся, точно вбежал на гору. Оправил рясу, пригладил волосы и хвастливо сказал:- Вот они, кержаки-то как. Разве это моленье? Дурь!Потом уже, серьезный и полный достоинства, взял под мышку журнал и, направляясь к выходу, проговорил:- Что у нас там? Притча о слепорожденном? Повторите! Никифор, улыбаясь, вошел к нам и спросил:- Чего это, ребята, с батькой-то случилось?- Показывал, как у кержаков кликуши кличут.- Ишь ты!.. А по-моему, он просто выпил сегодня... Будто и не знают без него кержаков. Сходи в молельну к Красильниковым, посмотри. Все на виду.«Церковная задвижка»По праздникам нам приказывали утром являться в школу. Там выстраивали нас рядами по двое и вели в церковь.Мой брат пел в соборном хоре. Весной он привел меня в маленькую приходскую школу, где у соборных певчих были спевки, и передал меня регенту.Регент - черный, как жук, высокий тощий человек - взял скрипку и, водя смычком по струнам, сказал:- Ну-ка, тяни!Я тянул.- Правильно. У тебя альт.Черные огромные усы регента сердито пошевелились.Я любил ходить вечерами на спевки. Мы собирались раньше и в церковной ограде играли в застукалки - в прятки.Раньше всех приходил регент. Он чертил на классной доске пять линеек и писал ноты, поясняя:- Это - до, это - ре, это - ми. - Вписывая крючки, черточки: - это - пауза... Это - тутти, а это - форшлаг.Потом, ударяя о руку камертон, он подносил его к правому уху и, прищуривая один глаз, задавал тон неприятным голосом:- Ре-е... си-и... соль... - Приказывал: - Тяните!Мы тянули.Я скоро выучился петь и получал уже жалованье - двадцать копеек в месяц.Стоя на клиросе в церкви, я наблюдал за людьми.Каждое воскресенье у иконы иверской божьей матери я видел одну и ту же пару.Они очень выделялись из общей массы молящихся. Чиновник средних лет, с красивой черной бородой, стоял позади своей жены, рыхлой женщины в большой шляпе со страусовым пером. Он стоял строго, прямо, а она часто падала на колени и, смотря вверх, на иконостас, влажными, немного косыми глазами, жарко молилась. Я видел, что в ней живет неизмеримое доверие ко всему тому, что происходит за царскими и пономарскими дверями, в алтаре.С первых дней посещения церкви мне думалось, что там именно происходит таинство общения человека с богом, как рассказывал нам отец Александр в классе.Я боязливо заходил в алтарь, где у престола всегда стоял священник. Мне сказали, что туда нельзя ходить.Меня пощипывало любопытство.- А что будет, если я пройду? - спросил я черного губастого дисканта, Алешку Кондакова.- Шибанет, - сказал он.- Чем?- А вот увидишь, чем. Алтарь притягивал меня.Однажды я осмелился и пробежал через запрещенное место. Но меня ничем не «шибануло».А в другой раз, за обедней, я видел, как дьякон Аристарх в блестящем стихаре и с большой золотой лентой через плечо стоял на запрещенном месте, широко расставив ноги, и просил у регента денег.- До завтра, Александр Алексеевич, я сейчас кого-нибудь пошлю. Башка трещит... Не пропадать же сторублевой голове за двугривенный. Думал причастием опохмелиться, да батюшка все выжрал. Целую бутылку вылакал.Регент дал денег.Спустя полчаса, дьякон Аристарх ушел в угол алтаря, достал из-под стихаря полбутылки водки, открутил красную сургучную печать и хлопнул бутылку дном об ладошку. Водка вспенилась, пробка вылетела и упала на запрещенное место. Потом дьякон жадно выпил из горлышка половину бутылки и, пряча ее под стихарь, в карман своей рясы, торопливо зашагал к выходу, на амвон.- Рцем, от всея души и от всего помышления нашего рцем! - басовито провозгласил он и, размахивая золотой лентой, вышел из алтаря.Мне было смешно смотреть на жену чиновника, которая так обильно проливала слезы.И слабо зажженная вера в бога тогда у меня потухла. Какое-то безразличие стало у меня ко всему, что происходило в церкви.Я ходил петь не из любви к богу, а только потому, что платили. На деньги я покупал учебники, тетради. Брат на книжки не давал.От Ксении Ивановны я слыхал:- Певчие - это хор ангельский.Я видел, что в этой доброй старушке живет безграничная вера. Она исправно каждую субботу ходила в церковь ко всенощной и становилась в темном уголке всегда на одно место.- А батюшка отец Александр меня зовет «церковная задвижка», - сказал я.- Как это? - спросила она, недоумевая.- А так. Он спросил у меня урок по закону божию, я не ответил. Он взял мой дневник и говорит: «Двойку бы надо поставить, а раз ты «церковная задвижка», так на тебе кол!» Единицу поставил.Ксения Ивановна усмехнулась. Я спросил:- А ангелы водку пьют?- Что ты, дурачок ты этакий, да разве можно так говорить?!- А певчие на спевках пьют, сквернословят, дерутся. И дьякон тоже. В алтаре пьет - я видел, и тоже сквернословит пьяный.- Давай лучше помолчим об этом, - строго сказала мне Ксения Ивановна и замолчала.Я больше не стал с ней разговаривать о церкви.Козел ВаськаКак-то раз в школу пришла нарядная женщина и привела с собой мальчика. Мы с любопытством рассматривали их. Она - в черной шляпе с длинной черной кисеей, спущенной концами до самых пят. Лицо ее тоже в черной кисее. Она долго и печально о чем-то разговаривала с Петром Фотиевичем, а потом пожала ему руку и ушла, оставив своего сына в школе.Его посадили за парту рядом со мной.Он сел на самый край скамейки, пугливо и с отвращением отодвигаясь от меня. Это был рослый мальчик с белым пухлым лицом, немного вздернутым носом, розовыми губками, сложенными как будто в поцелуй, и пухлым подбородком. Мне казалось, что на скамейке сидит не мальчик, а одетая в куртку и брюки девушка из богатой семьи.Он сидел, склонив немного набок тщательно причесанную русую голову.Я еще не слыхал его голоса, но мне казалось, что и голос у него женский, не ребячий.Пришел в класс Петр Фотиевич и сразу вызвал новичка к доске:- Гладков!Мой сосед встал и подошел к большой классной доске. Отвечал он смело, чертил на доске уверенно, но каждый раз торопливо вытирал свои розовые пухлые руки, запачканные мелом, о носовой платок. Сначала он хотел их вытереть о тряпку, которой мы стираем с доски, но испуганно отдернул руку и задрожал, точно увидел какое-то страшное животное.- Внешний угол треугольника равен двум внутренним, с ним не смежным, - говорил он мягким гортанным голосом, закидывая горделиво голову назад.После урока ко мне подошел Еремеев Егор - тяжелый, спокойный мальчик. Смотря на меня серыми глазами, он басовито проговорил:- По-моему, Гладков твой - не он, не она, а оно. Сказал и отошел от меня развалистой, тяжелой походкой. Определение Еремеева вмиг облетело весь класс и навсегда пристало к новичку.Мне было скучно сидеть с «Оно». Я несколько раз пытался вступить с ним в разговоры, но Гладков, вместо того чтобы мне отвечать, смотрел на меня, приподняв брови, молча отворачивался и отодвигался на край скамейки.Мы решили самовольно сделать «перегруппировку сил». Гладкова пересадили на место Денисова, а Денисов сел за одну парту со мной, вместо Абрашки Когана, сидевшего позади меня, сел Егор.Но Петр Фотиевич сразу зорким, памятливым глазом заметил нашу веселую группу и рассадил нас.- Хотя и неудобно, но вашу теплую компанию я вынужден разрознить, - шутливо сказал он.Мы печально расселись по своим местам. Рядом со мной опять сел «Оно», чужой и гордый.Гладков был совершенным отщепенцем не только от нас, но и от всего класса. Во время перемены он ходил один по залу. Всегда в его руках была тетрадка, свернутая трубочкой. Закинув немного назад свою голову, он в раздумье ходил взад и вперед, держа тетрадку возле пухлого подбородка. Потом садился на длинный пустой диван, но если кто-нибудь из учеников присаживался к нему, он испуганно вставал и снова ходил по залу. Когда мы протягивали ему руку, он гневно краснел и отворачивался, а мы говорили:- Здравствуйте, господин Оно!Рядом с Гладковым посадили Васю Дылдина, молчаливого, угрюмого мальчика. Дылдина мы уважали за его настойчивое желание учиться. А учиться ему было трудно. Он был сирота, такой же, как я, но его положение было горше, Дылдин не имел никого из родных. Часто, идя в школу, я видел его, торопливо бегущего с сумой. Прежде чем идти в школу, он ранешенько утром вставал и бегал по своей улице собирать милостыню.Однажды ко мне подошел Денисов, взволнованный и возмущенный.- Ленька, скр-кроем т-темную Абг-бг... Аб-рашке. Он Васю Дылдина нищим нн-азвал. Чем он в-виноват?!. А он его:«Н-н-нищий», го-говорит. Я ему в х-харю дам!В этот день после уроков мы накинули на Абрашку чье-то пальто и наколотили его.На другой день Николай Александрович потребовал наши дневники и поставил поведение «четыре».То же самое случилось и с Гладковым. Когда его усадили за одну парту с Дылдиным, он, гордо закинув голову, сказал:- Я с нищим рядом не сяду.Вася обиженно посмотрел на нас и заплакал. В перемену к нему подошел Еремеев Егор и спокойно сказал:- Ты, Васька, слюни-то не распускай, мы его проучим. И проучили.Была осень. Мы шумно высыпали из школы, подхватили Гладкова под руки и вежливо повели через площадь, где стояли демидовские склады леса. Там, в бревнах, всегда были козы, а среди них ходил серый, с огромными рогами, беспризорный козел - «Васька-вшива борода».- Отпустите меня, это же нахальство! - сопротивлялся Гладков.Но его крепко держали Егор и я.Егор внушительно говорил:- Ты не ерепенься, пойде… Продолжение » |