…м тоном:

-  На-ка, одень на Лапко ошейник. Он у тебя без ошейника бегает. Неприлично собаке без ошейника.

Вася сначала обрадовался. Это же было так неожиданно! Он выбежал во двор, позвал Лапко и надел на него ошейник. Ошей­ник был хотя старенький, но красивый, с тремя медными бляха­ми. Лапко не понравилось это украшение. Он сроду не носил такую роскошь. Он отбежал от Васи, затряс головой, упал на землю и, стаскивая лапами ошейник, катался по двору.

-  Дурачок,   Лапко,   так-то,   поди,   красивей, - уговаривал Вася.

Ему казалось, что Лапко в ошейнике выглядит солидней. Лап­ко долго был недоволен своим новым украшением, но потом сми­рился.

Спустя несколько дней Петр Михайлович засобирался на охоту. Он знал, что причинит сыну большое огорчение, если ска­жет, что увезет Лапко леснику.

Улучив минуту, когда Васи не было дома, Петр Михайлович быстро собрался ехать с вечерним поездом. Он вышел во двор и взял Лапко на поводок. Тот завизжал, забился, упал и никак не хотел идти на поводке.

Тогда Петр Михайлович посадил собаку в корзинку и за­крыл.

-  Не так, так эдак, - сказал он.

Лапко, подавленный, сидел в просторной корзине. Он слышал какой-то непонятный шум, возню, много чужих голосов. Его слег­ка встряхивало, постукивало. Он лежал в корзине в темноте, на­пуганный, и не знал, что уезжает от своего жилища, от своего Васи.

А Вася, когда пришел домой, сразу хватился Лапко.

-  Мама, где Лапко?  Он кликал его, искал весь вечер, вы­бегал ночью. Не спал и все прислушивался, не донесется ли зна­комый лай. Но Лапко не было.

Мать успокаивала:

-  Отец его на охоту взял. Птицу с ним убьет.

Но Вася плохо верил. Он плакал и в этот день не дотронулся до книжек.

Лапко привезли к леснику вечером. Кругом был лес. Ночь... Одиноко стоял небольшой дом. В окне мерцал огонек. Вышел не­знакомый бородатый человек в бараньем полушубке.

-  Здорово, Маркелыч!.. Привез я тебе собаку... Смотри, по­нравится   ли?.. - сказал   Петр   Михайлович.

-  Вижу, - ответил   тот,   подходя и ласково смотря на Лапко. - Будто славный, веселый песик... Спасибо... Теперь все-таки живое существо возле будет. Тоскливо как-то в лесу - и без со­баки. - Маркелыч  присел на  корточки и, внимательно рассмат­ривая собаку, обратился к ней:

- Ну, здорово... Давай лапу... Что ты пятишься? Жить у меня будешь. В лес вместе будем путеше­ствовать...   Отпусти   его,   Петр Михайлович. Никуда отсюда не денется.

Петр Михайлович отпустил Лапко с поводка. Лапко обежал вокруг, обнюхал все, а когда лесник и Петр Михайлович ушли в избу, Лапко остался у крыльца. Кругом было тихо. Из лесу до­носились неясные шорохи. Лапко, подняв голову, всматривался в черную чащобу леса, остро поставив свои ушки.

Лесник вынес Лапко кость.

-  На-ка, ешь на здоровье.

Лапко недоверчиво посмотрел на кость и отбежал в сторону.

Но   когда   Маркелыч   ушел   в избу, Лапко обнюхал кость. Она была жирная и теплая. Он взял ее и через узкую лазейку ушел под крылечко

Ночью по дороге мимо избы кто-то ехал на вершной. Лапко залаял. Маркелыч услыхал.

-  Петр Михайлович!- тихо окликнул лесник.

-  Ну?..

-  Спишь?..

-  Да будто задремал.

-  Слышь-ко.

-  Чего?..

-  Лапко залаял. Голос свой показал.

-  Правильно, это он полаивает.

-  Значит, приживется... У меня ведь приволье здесь, не то что у вас  в городе.   Сразу  слюбится.  А  хороший  песик...  По­годи, мы еще белковать с ним будем. С виду-то будто дельный. Завтра посмотрю как следует... Во!... как звонит, а!.. Эх, спасибо тебе.

Петр Михайлович почувствовал, что слово «спасибо» Марке­лыч сказал ему от всего сердца.

На заре Петр Михайлович вышел с ружьем и со своим сетте­ром Джеком направился по дороге в глубь леса. Лапко видел своего хозяина, но не показался. Побоялся, что снова он возьмет его на поводок и посадит в корзину. Но когда тот отошел, Лапко вылез из-под крылечка, отряхнулся, осмотрелся и побежал сле­дом за ним.

Было прохладно. Лес и трава поседели. В лесу было тихо, темно, но звонко отдавалось в нем эхо каждого неожиданного звука. Словно каждое дерево, окованное серебром инея, звенело.

Дорога вилась по сосновому бору, плотная, усыпанная упавши­ми иглами хвои, то выбегала она двумя змейками на просторную луговину, то снова уходила в тихую сумрачную сень леса. Пока­залось яркое солнце, оно окрасило верхушки деревьев розоватым отливом, кой-где лучи его проникли через редину леса, упали на траву и заиграли светлячками в капельках росы.

Петр Михайлович шел, не оглядываясь. Джек, спущенный с поводка, почуяв лесной простор, носился из стороны в сторону. Лапко бежал поодаль на почтительном расстоянии. Петр Михай­лович его не видел. Причуивая след хозяина, прислушиваясь, он бежал по дороге. Хозяина не было видно, только слышались его шаги. Иной раз хрустнет что-то, прошумит.

Вдруг след хозяина оборвался. Лапко бросился вправо от до­роги, в гущу леса, затем опять выбежал на дорогу, причуял след и тихо пошел по нему. След пошел влево. А в одном месте, в ма­ленькой ложбине, он четко отпечатался на илистом берегу ручья. Ручей хрустальной струйкой бежал, пробиваясь меж коряг, Лап­ко с удовольствием напился.

С большой сосны донесся какой-то особый запах. Лапко зор­ко посмотрел на дерево. На сучке сидел незнакомый зверек с пу­шистым длинным хвостом, с острыми ушками, кончики которых были похожи на мягкие кисточки. Зверек, увидев Лапко, растя­нулся и припал к сучку. Его рыжее тельце слилось с медно-крас­ным сучком сосны. Лапко попятился и, взрывая землю передними и задними лапами, звонко залаял. Зверек тихонько перебрался по стволу вверх и затаился в густом сплетении хвойных веток. Собаку это еще более раззадорило. Отрывистый звонкий лай по­катился по затихшему лесу, отдаваясь далеким эхом.

Петр Михайлович приостановился и с изумлением прислу­шался. «Ведь это лает Лапко? - подумал он. - На кого?.. И как он попал в лес?»

И главное, лает не так, как лаял дома, обычно. Петр Михай­лович быстро повернулся назад и пошел на голос собаки. Увидев хозяина, Лапко бросился к нему навстречу, радостно взвизгнул, вильнул хвостом и снова подбежал к сосне, звонко залаял.

Петр Михайлович осторожно подошел к дереву и зорко, изу­чающе стал всматриваться в каждый сучок. Увидев в хвое белку, он с любопытством посмотрел на Лапко, а тот, привстав на зад­ние лапы, с визгом лаял. Подбежал Джек, обнюхал коренья и сел, учащенно дыша, свесив язык набок.

- Ну а ты что не берешь? - спросил хозяин, смотря на Джека.

Джек, побалтывая хвостом, смотрел на хозяина.

- Балбес!.. - укоризненно сказал он Джеку и обратился к Лапко:

- Белка-то ведь еще красная, Лапко... Ты мне глухаря найди... Ну-ка, пошли, Джек!

Петр Михайлович круто повернулся и зашагал в глубь леса.

Лапко долго не уходил. Долго еще разносился его лай по лесу. Наконец он стал реже и смолк.

Лапко побежал по следу хозяина. Но не отбежал он и двух­сот метров, как учуял с лиственницы новый запах. Но это не тот, что был от белки. Лапко поднял мордочку и, чутко принюхи­ваясь, внимательно стал рассматривать дерево. Соблазнитель­ный запах! Всмотрелся, затаив дыхание, тихо взвизгнул. Еще раз. Еще. Он увидел огромную птицу. Она странно заскрипела и уронила ветку мягкой хвои. Лапко подбежал к ветке, схватил ее. Тот же запах птицы, но более ощутимый, вызывающий задор, нетерпение. Лапко громко, с подвизгом залаял.

Петр Михайлович снова остановился. Прислушался. «Опять Лапко лает», - подумал он. Но на этот раз не так, как лаял на белку. «На кого это он? Изумительный псишка. А ну его. Отвлекает. Мешает охотиться».

Возле промчался Джек. Петр Михайлович было пошел даль­ше, но разбирало любопытство. Он повернул и опять пошел на голос собаки. А лай был призывный, звонкий.

Приблизившись к широкой поляне, он с изумлением остано­вился. Возле высокой, начавшей золотиться лиственницы чер­ным комком метался Лапко, а на верхнем сучке дерева горделиво сидел красавец тайги - глухарь; он клевал иглы лиственницы, настороженно вытягивая шею, смотрел на собаку, ронял окле­ванные веточки.

Петр Михайлович замер. Учащенно забилось сердце. Он ни­когда не помышлял, что Лапко так искусно может овладеть вни­манием птицы. Собака вставала на задние лапы, садилась и, пере­бирая передними лапами, ерзала, кружилась, ложилась на живот, каталась по земле и с визгом лаяла. Она отбегала от дерева и снова бросалась к нему не спу­ская глаз с птицы.

«Изумительно», - подумал Петр Михайлович.

Подойти к птице со стороны поляны было невозможно. Он стоял, скрытый густым пихтачом, и наблюдал. Потом осторожно стал огибать поляну кромкой и подходить к лиственнице. Вот уже недалеко. Сквозь сучья ясно видно темно-сизое оперение пти­цы, великолепный хвост и золо­тисто-коричневую шаль на шее.

   

Ясно слышно, как в ответ голосу Лапко он поскрипывает. Вот глухарь прошелся важно по сучку, приблизился к концу ветки, снова стал оклевывать иглы хвои и с любопытством смотреть вниз, где Лапко танцевал какой-то собачий танец. Птица была всецело занята этой любопытной игрой собаки. Еще несколько шагов, и она будет на расстоянии выстрела.

Но вдруг зашумели сучья кустарника, и мимо с быстротой лихача промчался Джек. Глухарь раскинул крылья и с шумом снялся с дерева.

-  Мерзавец! - крикнул Петр Михайлович вслед убегающему Джеку.

Слышно было, как Лапко с лаем помчался вслед за птицей. Его громкий лай удалялся, потом смолк.

Подавленный неудачей, Петр Михайлович тихо побрел. Идти дальше не хотелось. Он чутко прислушивался - не залает ли снова Лапко. Но Лапко не было. Вдруг Джек бросился к хозяи­ну, прижался к его ногам и заскулил. Петр Михайлович мрачно посмотрел на Джека и насмешливо спросил:

-  Что это значит?

А Джек не отходил от хозяина, скулил, поджав хвост, и нехо­тя шел у самых его ног. Впереди была неширокая просека, по­росшая малинником и рябиной. Красные кисти рябины висели, тяжелые, крупные. Вдруг Петр Михайлович в ужасе замер. Из малинника, неуклюже шагая, вышел бурый медведь и остановил­ся, с любопытством глядя на охотника. Петр Михайлович на ми­нуту растерялся. Вскинул ружье, но чувствовал, что око в его ру­ках ходит ходуном. Не помня себя, он надавил спускную собач­ку курка. Ружье молчало. Большой палец давнул предохранитель бескурковки. Грянул выстрел. Медведь рявкнул. Петр Михаило­вич видел сквозь сизую пелену порохового дыма, как медведь поднялся на задние лапы и пошел к нему. Он отскочил. Мельк­нула страшная мысль: в ружье остался один заряд с мелкой дробью. В патронташе где-то есть патроны с картечью, но где они? Джека не было. Еще выстрел. Но глупый выстрел, безре­зультатный. Петр Михайлович бросился бежать, на ходу ра­скрыл ружье, вынул патроны, но они упали на землю... Рука мет­нулась к патронташу. Но пальцы не повиновались, не могли на­щупать застежки патронташа. Медведь близехонько. Петр Ми­хайлович даже ощутил его горячее дыхание и запах шерсти. Он бросился за толстый ствол дерева. Медведь ловким прыжком очутился возле него. Уже протягиваются к нему страшные когти­стые лапы. Петр Михайлович отскочил назад. Мелькнула мысль бежать, но как?.. Зверь может несколькими прыжками догнать его, смять под себя и... Кричать? Но кто услышит? В лесу он один... Изба лесника далеко. Джек предательски сбежал.

Вдруг недалеко раздался лай Лапко. Лай был дерзкий, угро­жающий. Немного погодя мимо Петра Михайловича черной лохмушкой промчалась собака и с яростным лаем атаковала медве­дя. Медведь отскочил от дерева. Петр Михайлович, воспользо­вавшись замешательством, бросился бежать. Вот он завернул за ель, продрался сквозь плотную поросль пихтарника, но вдруг запнулся за какую-то корягу и упал лицом вниз в большую му­равьиную кучу. Нога его завязла в вилке сучка. Он торопливо дрыгал ей, стараясь подняться. Острый запах муравьев бросился в нос, а по лицу что-то заползало, точно оно мгновенно обросло волосами и волосы эти зашевелились. Мелькнула мысль, что сей­час его накроет медведь. Повернулся. Кое-как высвободил ногу. Вскочил, стряхивая с лица муравьев. Но медведя не было, в сто­роне слышна была возня и яростный лай собаки.

Испуг отвалил от сердца Петра Михайловича. Стало даже стыдно за свой страх. Он дернул застежку крышки патронташа, нащупал патроны. Сунул их в ружье, захлопнул, опустил предо­хранитель и решительно зашагал в сторону, где слышна была возня и лай собаки.

Он подбежал к злосчастному дереву, и, пораженный зрели­щем, остановился. Возле дерева сидел медвежонок-подросток. Он скулил, повертывался, отбиваясь от наступающего Лапко. А тот метался возле него. Шерсть его ощетинилась. Он злобно лаял, ловко отвертывался от тяжелых лап зверя и нападал на него сзади. Петру Михайловичу стало даже смешно. Медведь сидя ерзал, махал лапами, вертелся, боясь поднять зад от земли, и скулил.

- А-а, черт! Каково теперь тебе? -торжествующе крикнул охотник и вскинул ружье. Расстояние было невелико, но выстре­лить он не решался: как бы не убить случайно Лапко. Для него он теперь был бесконечно дорог. Петр Михайлович решительно шагнул к медведю и почти в упор выстрелил. Лапко отскочил в сторону. Медведь качнулся, рявкнул и вскочил на ноги. Еще вы­стрел. Медведь рухнул на землю и завозился. Лапко снова ярост­но бросился к зверю. Он вскочил к нему на спину и, злобно рыча, грыз его, кусал, но медведь уже не хватал его. Он глухо хрипел, грыз корневище и скреб когтями землю. Наконец он умолк.

Но Лапко не унимался, он с прежней яростью вгрызался в густую шерсть зверя, рвал его уши. Медведь недвижно лежал, подогнув морду под себя.

Петр Михайлович осторожно подошел к зверю, толкнул но­гой в заднюю ляжку. Зверь качнулся, но не проявил никаких признаков жизни.

В лесу стало тихо. В вершинах деревьев разыгрался осенний суховей. Где-то в еловой чаще перепорхнул рябчик и просвистал свою звучную ласковую песенку. А вдали надсадно, как волк, выл Джек. Лапко лежал возле медведя. Он устало дышал, высо­вывая язык. Глаза его сияли, а ушки виновато поджимались, когда он посматривал на хозяина. Петр Михайлович присел на корточки к собаке и ласково ее погладил. На душе было радост­но и тяжело. Лапко полизал ему руку. Язык был влажный и го­рячий-горячий.

Еще раз Лапко деловито обошел, обнюхал зверя и лег.

- Ну, пойдем, Лапко, к леснику по лошадь. Не унести ведь нам добычу свою.

Но Лапко не пошел. Он остался лежать возле зверя. Порою вставал, обнюхивал его и снова ложился.

Когда лесник и Петр Михайлович подъезжали к медведю на телеге, Лапко приветливым, радостным лаем встретил их.

   

На  медведя

Случилось это много лет назад. Осенним тусклым утром ко мне пришел стрелочник Василий Болотов. Он шумно распахнул дверь моей комнаты и возбужденно выкрикнул:

-  Медведь сегодня ночью лошадь задавил! Михаила Филимоненки Гнедка уронил. Почти у самой станции. Я к тебе при­шел... Ну, чего ты? Понятно, что я тебе сказал?

-  Понятно.

-  А ты как?.. Будто тебе и дела нету?

-  А что я?.. Задавил, не воскресишь.

-  Не в том дело. - Болотов присел на стул, бросил картуз на пол и сплюнул... - Бить надо его.

Он помолчал и, пытливо смотря на меня, спросил:

-  Пойдешь?

Я ни разу не бывал на медвежьей охоте. Предложение Боло­това меня несколько озадачило, но, зная своего приятеля как опытного медвежатника, я согласился.

-  Вот хорошо, - обрадованно заговорил Болотов.

- Не упу­стить бы момент. Сегодня он обязательно явится. Втроем пойдем, значит, ты, я и Соколов. На тебя-то я надеюсь. Ты, наверное, не струсишь?..

-  Я думаю.

-  То-то. Давши слово - держись, а не давши - крепись. Со­бирайся, пойдем, осмотрим место. Как мы устроимся? Лабазы надо делать, а делать их не на чем. Пойдем, может, что-нибудь придумаем.

Мы пошли на станцию. Болотов крупно шагал впереди. Я   любил   этого   человека. Был он прямолинейным, смелым, горячим по характеру.

На станции он меня оставил, сказав на ходу:

-  Ты подожди меня здесь.

Маленькая станция жила обычной тихой жизнью. Кое-где пе­рекликались петухи, где-то лаяла собака. Вдали позванивали железные колокола - паслись кони. На станционных путях было пустынно.

Болотов подъехал ко мне верхом на неоседланной лошади.

-  Садись сзади меня, - приказал он. Я удивился.

-  Ну, что встал? Залезай, говорю!..

-  Так ведь и пешком недалеко.

-  А я говорю, залезай!

Я покорно подвел лошадь Болотова к изгороди и неуклюже плюхнулся на откормленного мухортого мерина.

-  Ну,  пошел! - пришпорил  он  лошадь  ногами,  обутыми  в лапти.

Меня забавляла эта езда - верхом на лошади вдвоем. Приз­наться, я был не из наездников. Когда мерин пошел развалистой, неумелой рысью и меня начало подбрасывать, я ухватил Болото­ва под мышки.

-  А почему все-таки не пешком? - спросил я.

-  Не знаешь?.. Не полагается нашему брату ходить пешком по тому месту, где медведь пировал... Наследим, он не придет, а лошадиный след ему нипочем. Вот. Я утром сегодня скандалил здесь. Как узнали станционные, что медведь лошадь задрал, и побежали смотреть, будто не видали мертвых лошадей. Медведь, брат, чуткой. Он, брат ты мой, соображает тоже. Где набродит человек, он там осторожный. Ничего, что такой увалень, а понят­ливый. Вот мы  на   лошадке-то объедем, осмотрим все - какие нам позиции занять.

Мухортый добросовестно перешагивал через рельсы, пересе­кая станционные пути. Теперь он шел тихо, и меня приятно пока­чивало.

Миновав станцию, мы заехали в густую низкую поросль березника и остановились на круглой небольшой поляне.

-  Вот он где ее сцапал, - тихо сказал Болотов.

На поляне у опушки леса лежала лошадь. Она была закида­на сучками, выдранным мхом, - головы уже не было. Трава вокруг была примята, окровавлена, сломаны молодые березки, выворочен небольшой пенек. Было видно, что медведь хотел ута­щить лошадь в чащу, но почему-то оставил ее у опушки.

- Неохота было здесь ужинать, в березник поволок, да за­стрял - чащоба! - Болотов внимательно осматривал кругом и вслух размышлял: - Неудобно же, черт ее дери. Вот придумай, где тут лабазы устроить. Кабы лес крупный был, забрались бы на деревья, а тут чапыжник.

Местами в чаще виднелись небольшие поленницы дров. Боло­тов задумчиво смотрел на них.

-  Вот разве на дровах?.. А больше негде.

-  Достанет с поленницы-то...

-  Не   достанет - постесняется... - Болотов   пытливо   огля­нулся на меня.

 - Что, трусишь?

-  Нет.

-  То-то! А больше негде, как на дровах... Вот я на эту лягу. Соколов на эту, а ты - на ту.

Моя поленница стояла в кустах.

-  Ладно, - решительно сказал Болотов и повернул обратно лошадь.

- Сегодня   вечером   сядем. Он   сегодня придет. Обяза­тельно. А сегодня не придет, то завтра обязательно явится. Ты давай  приготовляйся. Часиков так  в десять вечера приходи ко мне. Раньше медведь к падали не придет.

Я шел домой немного встревоженный. Дома осмотрел ружье, приготовил несколько зарядов с пулями, на случай пристегнул к поясу большой финский нож, хотя, пристегивая, думал, что это бесполезно: никогда и ни с кем я не вступал в бой с ножом. Су­мею ли?

Ночь наступила темная, октябрьская. Она еще с вечера, ког­да догорала вечерняя зорька, накрывала небо с востока толстым пластом серых облаков. Соколов, молодой, крепкий парень, уже был у Болотова. Они допивали чай и тихо беседовали. Болотов меня встретил улыбкой, но улыбка была строгая, пытливая.

-  Ну, ребята, не подкачайте, - проговорил он, - давай, Федюшка, готовь мухортого.

Из-за стола покорно вылез лет одиннадцати мальчик, снял со стены узду и вышел. Минут через десять и мы вышли. У крыльца нас ожидал Федя: он сидел верхом на мухортом. Мы с Соколо­вым молчаливо топтались. Болотов бойко вскочил на лошадь и шутливо сказал Феде:

-  Ну, ямщик, гони!

Они скрылись. Я догадался, что к месту охоты также нужно ехать на лошади, чтобы не наследить. Через полчаса Федя отвез Соколова. Я поехал последним. Федя умело управлял лошадью, лавируя впотьмах меж кустов и коряжника. Он подвез меня к поленнице и тихо молвил:

- Вылезайте! Только прямо на поленницу...

Я слез с лошади. Поленница подо мной хрустнула, осела.

 

- Тятя вот в этой стороне, Соколов - в этой, а лошадь ле­жит вот тут, - показал он ру­кой.

- Ну, так всего доброго, счастливо, - басом, как боль­шой, сказал Федя.

Он постоял несколько минут в раздумье и исчез во тьме. Я остался на поленнице. Тихо. Можно подумать, что я один среди  черной   заросли   полуголых березок. Повернувшись в ту сторону, где лежала упавшая лошадь, я несколько раз попробо­вал прицелиться, чтобы проверить удобство стрельбы. Ничего не видно. Впереди черная стена березника слилась с черным небом. Я пробую разглядеть хотя бы силуэт лошади или поленниц, на которых лежат мои товарищи, но кругом темно, хоть бы одно пятнышко.

Только когда освоились глаза с этой теменью, стал различать неясные контуры отдельных березок и черную кучу на земле - лошадь. Мысль и слух напряжены. Ни один шорох не ускользнет от внимания. Даже слышно биение сердца, кажется, оно сотря­сает грудь. Хочется перекликнуться с товарищами, тихонько им свистнуть, как бывало в лесу на охоте, но в памяти встает стро­гое предупреждение Болотова:

- Лежать смирно, ни звука!

Временами я думал: тут ли мои товарищи? Может быть, их уже нет, они тихонько ушли. И станция в эту ночь почему-то мол­чалива, будто ее поблизости нет.

Только далекий семафор горит зеленоватой одинокой звез­дочкой.

Но вот издали чуть слышно доносится глухой рокот идущего поезда, он то замирает, то становится ясней, как отдаленный глухой раскат грома. Он все ближе и ближе. Вдали, по черному полотнищу ночи, чиркнул огонек и скрылся. Это мчится курьер­ский. Вот показались три ярко-огненных глаза паровоза; они ле­тят, как три кометы, а за ними стелется узкий, огненно-тусклый след. Испуганно кричит рожок стрелочника, поезд с лязгом, с грохотом врывается на станцию, мчится, не сбавляя ходу, и, за­дорно прогудев фистулой, так же быстро удаляется. Через не­сколько минут отдаленный рокот колес стихает и замирает где-то далеко-далеко в глубине непроглядной ночи. Стало будто еще тише, чем было.

 

                                                                    * *

Прошло более часа томительного ожидания. В голове одна мысль: «Неужели не придет медведь?..» Хочется курить. Но нельзя. Болотов наказывал: табаку не брать. Рука все-таки не­вольно лезет в карман.

Медведя нет. Может быть, он совсем не придет? Зря ожидаем.

Меня начинает знобить. Прохладно.

Вдруг вдали будто что-то хрустнуло. Я насторожился. Тихо. Снова хрустнуло - ближе. Сердце учащенно забилось. Опять стало тихо и настороженно. Снова сквозь чащобу березника кто-то осторожно пробирается. То хрустнет ветка, то тихо прошумит, словно листву березки кто встряхнет. Все ближе и ближе ко мне. Смолкло. Но я чувствую всем своим существом, что сзади меня из леса вышел кто-то и остановился. Мне даже чудится, что я слышу его дыхание. Я понял, что зверь осторожно крадется ко мне. Я замер, сжимая крепко ружье. Внезапно он фыркнул и стал удаляться. Где-то треснул сучок. Что-то прошумело, и снова все смолкло.

«Учуял нас», - подумал я.

Ожидать пришлось недолго. Снова подозрительный, осторож­ный шорох, только теперь в той стороне, где сидит Болотов. Сно­ва шорох приблизился ко мне, снова смолк. И опять полная ти­шина. Каждый мой нерв, каждый мускул был напряжен. Зверь опять сердито фыркнул и стал поспешно удаляться. Вот в густом ельнике он что-то сломал, что-то бросил.

«Чует и сердится», - думал я.

Снова томительное ожидание, но на этот раз продолжительное. Думалось, что медведь, почуяв опасность, ушел и больше не вер­нется. Но нет - снова знакомый шорох послышался в березнике. На этот раз медведь шел смело и прямо ко мне. Я замер. По телу пробежали мурашки, волосы на голове точно зашевелились. Зверь был недалеко, сзади меня. Я слышу ясно, как он топчется, принюхивается к воздуху. Прошел мимо меня в сторону Соколо­ва. Я напряженно вглядываюсь в непроглядную темь - ожидаю, что вот сейчас блеснет огонек и грянет выстрел. Сам крепко сжи­маю ружье. Зверь прошел дальше. Теперь его слышно уже справа, в стороне Болотова. Но и там тишина. Шаги зверя за­мерли опять в ельнике. Я хотел было повернуться на другой бок, рассчитывая, что зверь снова пойдет тем же путем, как и раньше, но на этот раз он прошел возле самой поленницы, сзади меня.

«Вот как встанет сейчас на задние лапы и снимет меня, доб­рого молодца», - промелькнула мысль. Я лежал точно мертвый. В горле что-то защекотало. Нестерпимо хотелось кашлянуть, но я напряг все силы, чтобы сдержаться. У меня даже обильно выступили слезы.

А зверь осторожно прошел в сторону Соколова, сделал боль­шой круг, зашел опять в ельник и, не останавливаясь, прямо по­шел на лужайку к падали. Я слышу, что он близко идет, но не вижу. Зорко всматриваюсь. Вижу только, как неясной тенью движется что-то большое, сливается с черным березником. Ти­хонько поднял ружье и стал выцеливать, но не вижу мушки. Ко­нец ствола точно растворился во тьме. Выстрел должен быть меткий, иначе... Черная масса продолжает продвигаться вперед.

Но вдруг справа от меня, где стояла поленница Болотова, прорезал черную мглу огненный язычок, и грянул выстрел. То же самое произошло и слева, со стороны Соколова. Я прицелился наугад и тоже спустил курок. Медведь рыкнул и заметался. Я еще раз выстрелил. В ответ из чащи раздался треск. Было слыш­но, что зверь уходит: шумит березник, трещат сучья. Медведь словно прогрызал себе путь через чащобу. Немного погодя за­грохотала поленница у Болотова, и он показался на середине лу­жайки неясным силуэтом.

- Сюда! - крикнул он.

Сжимая ружье, я тоже соскочил на землю. Болотов подбежал к черному пролому березника, где слышалась трескотня, вскинул ружье, выстрелил и исчез в лесу. Мы с Соколовым бросились следом за ним. В лесу еще грянул выстрел, и снова тишина. Мы с трудом пробирались сквозь чащобу.

-  Куда черти его понесли в такую темень... -  ворчал, споты­каясь, Соколов

.- Тьфу... Не пойду дальше. Он встал, тяжело переводя   дыхание.

- Черт  лохматый!   Сколько   времени   мане­жил... Я бок отлежал... Думаю, еще пять минут полежу и уйду.

Мы остановились, вглядываясь в темень. Пришел Болотов. Молча направился к станции. Подойдя к постройкам, он за­говорил:

-  Ну, что ж. Завтра на утре... Медведь ранен... Далеко не уйдет; если тяжелая рана - ляжет.

Утром, только чуть забрезжил свет, Болотов пришел ко мне.

Смуглое лицо его было озабочено, черные глаза впали за ночь.

- Пойдем... Я Уралку беру с собой... Не может быть, чтобы мы его не нашли. Вдвоем пойдем. Соколов отказался. Дежурить, говорит, надо... - Болотов усмехнулся:- Не дежурить, конечно, а сдрейфил. Не знал я, как ночь скоротаю... - говорил он, ша­гая рядом со мной. - За год показалась... Какая все-таки неуда­ча... Вот, понимаешь, вижу его вчера близехонько, прицелива­юсь, а стволов ружья не вижу. Уж ночь-то больно темна была. А я все-таки уверен, что мы его угробили. Если не сдох, то все равно не выживет - сдохнет. У-у! заметался... А ты знаешь, он ведь после твоего выстрела заревел.

-  Я ничего не помню.

-  А я все помню.   Я ведь слышал,   как он через   речонку, через Березовку, перешел. Вы не дошли, а я на бугре был, там, возле речки...

Лошадь по-прежнему лежала на своем месте. За ночь упал иней - трава была посеребрена. Небо очищалось. Вдали заго­релась осенняя ясная, но холодная зорька. Облака словно под­горали и таяли, отодвигаясь к западу. В лесу было тихо. В тем­ном ельнике трещали серые дрозды.

Болотов с трудом сдерживал на поводке крупного серого остроухого пса - Уралку; тот натягивал поводок, тяжело и громко дышал, высунув язык, и жадно обнюхивал землю.

-  Вот он куда ушел, - показал Болотов.

Сквозь густую поросль березняка была промята дорога. Она узкой просекой уходила вдаль.

-  Отпусти собаку-то, - сказал я.

- Подожди, - Болотов внимательно стал рассматривать место боя. Чем он больше ходил, тем взгляд его становился ра­достней. И лицо, до того мрачное, прояснилось.

-  Раненый. Смотри - кровь.

На заиндевелой траве были видны отпечатки крови. И у вхо­да в пролом на сломанной березке видна была кровь.

Мы медленно пробирались вперед. На пути тут и там ясно виднелись красные, как раздавленная клюква, капли крови.

-  Значит,   ладно   мы   его   вчера   угостили, - торжествующе говорил Болотов.

- Ну-ка,   милый,    ищи-ка, - обратился   он   к Уралке   и спустил его   с поводка.   Уралко,   поджав   бархатные острые ушки, помчался вперед. Мы ускорили шаги.

Подошли к речке. По берегу бегал Уралко, он тщательно обнюхивал каждую пядь земли, каждый куст. Перебежал через речку; обыскал противоположный берег и снова вернулся на нашу сторону.

-  Рекой  ушел, - сосредоточенно  следя  за  собакой,  сказал Болотов.

- А куда вот ушел, вверх или вниз? Вопрос. Подождем. Тут, брат, задача.

Уралко снова перебежал речонку и помчался по берегу вверх. Спустя несколько минут он подбежал к хозяину и лизнул его в руку.

-  Ну, значит, вниз ушел. Ну, ну, давай ищи, милый! Уралко медленно пошел к берегу и, спустившись в воду, буль­кая, побрел по середине реки. Мы пошли берегом вниз по речон­ке. Собака настороженно пробиралась вдоль прибрежных кустов смородинника, тальника.

Вдруг она бросилась к берегу и старательно стала обнюхи­вать куст черемухи. Уши ее еще более заострились, шерсть под­нялась. Пушистый хвост учащенно замахал.

-  Ага-а!  значит,  вниз  ушел, - улыбнувшись,  сказал  Боло­тов.

-  Ишь, возле куста прошел, задел его...

Обнюхав черемуху, Уралко еще быстрей побежал по руслу речки. Вода булькала, летели брызги, местами попадались не­большие омуты. Уралко через них шел вплавь. Отряхнувшись, он бойко бежал по перекатам. Снова куст черемухи. Уралко при­поднялся на задние лапы и, обнюхав ветви, радостно тявкнул и бросился дальше.

-  Ну, теперь попал на след. Ну-ка, родной, не подкачай!- подбадривал Болотов собаку.

Мы с трудом пробирались сквозь густую прибрежную по­росль. Шиповник, бузина, смородина спутались с высокой тра­вой. Место пошло кочковатое. Нам не видно, что делает Уралко. Мы только слышим, как он шлепает по воде, иной раз всплывает, покряхтывает.

-  Ты смотри, ухо держи остро, - предупредил  меня  Боло­тов, - посматривай. Неровен час, он где-нибудь здесь залег и не догадаешься, как снимет с кочки-то.

Такое предупреждение меня несколько смутило. Я весь насто­рожился.

Прошло около часа. Мы медленно пробирались берегом, за­валенным буреломом, колючими кустарниками. На горизонте выплыло солнце. Оно блеснуло ярко, но было холодное, пред­зимнее. Вдруг издалека до нас донесся лай собаки. Мы встали оба, прислушались. Тихо.

-  Точно Уралко лаял, - настороженно прислушиваясь, ска­зал Болотов.

Лай собаки повторился, и теперь уже более ясно.

-  В той стороне. Идем.

Мы спустились к речке и перешли ее. Лай повторился. Боло­тов сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Ему ото­звался визгливый лай Уралко. А спустя немного Уралко мчался к нам. Он подбежал к хозяину, привскочил и помчался обратно.

Мы вышли на широкую поляну, заросшую высокой некоше­ной метликой. В траве был только виден пушистый хвост собаки. Болотов торопливо шел впереди. Вдруг он остановился и, улы­баясь, п… Продолжение »