… Погоди... Поймаю я его. Никуда он не денется... Поймаю, тогда увидишь, какой он есть.
Дней через пять он снова зашел ко мне и положил к моим ногам огромную рыбу, не менее полутора метров.- Вот он, леший, не ушел... Петлей я его поймал... Вот смотри. - Роман протянул мне руку. На тыльной части руки виднелись кровавые подтеки.- Намотал я проволоку на руку, тяну, а он меня прет, возится, этакий черт. Я заорал, на весь лес заорал! Думаю, перережет мне проволокой руку. Все-таки вышвырнул его на берег.- Ты научи меня петлей ловить.- Пойдем. Даже с полнейшим удовольствием.И вот, вооружившись удочкой и петлями, мы с ним пошли по берегу. Был уже август. Небо начинало хмуриться. Прибрежные березки местами золотились листвой. Река по-прежнему шумела перекатами и пенилась омутами.Роман бойко, вперевалку, шагал впереди меня и, зорко всматриваясь в воду, на ходу показывал:- Вон стоит тальмешек. Вон два... Видишь?.. Подожди, поищем большого...Он по-прежнему был в валенках. Валенки надел и я.- Во, видишь... Хороший! - с волнением сказал он, остановившись возле елки.Я с трудом рассмотрел рыбу, она стояла против течения, пошевеливала плавниками. Ее тело почти сливалось с желтоватым песчаным дном в прозрачной, как слеза, воде.- Смотри, я его сейчас поддену.Роман бойко сдернул с ног валенки, перешел через мелкий перекат на другой берег. Осторожно подошел к рыбе. Подвязал к палке петлю из мягкой медной проволоки и спустил ее в воду. Мне виден был красноватый круг петли возле неясной фигуры форели, которая по-прежнему спокойно стояла на одном месте. Потом Роман дернул петлю. Проволока натянулась. Мне видно было, как рыба проворно забегала, всплеснула хвостом, но Роман крепко держал палку. Он как-то неестественно профистулил:- А! врешь, не уйдешь, - и выкинул на берег опоясанную проволокой рыбу.- Видал? - торжественно крикнул он.- Видал...- Вот и вся премудрость. Идем... Еще найдем, попробуй ты. Ну, если не поймаешь, этого отдам тебе,Мы прошли добрый километр. Роман крикнул:- Иди сюда!.. Есть такой же!Я приблизился к берегу, но отыскать взглядом рыбу не мог, Роман волновался:- Смотри под березой... Хорошо стоит... С березы достанешь. Наконец я увидел. Старая корявая береза покачнулась над водой, а под ней стояла рыба. Я забросил удочку. Вожу по дну. Червяк извивается, но рыба будто не видит. Я даже ухитрился подвести приманку к самой морде рыбы, но она не обращала внимания, а спокойно стояла, пошевеливая плавниками.- Значит, петлей нужно, - сказал Роман. Вооружившись петлей, я полез по стволу березы. Вот форель подо мной, все такая же спокойная и ясно видимая. Осторожно опустил я петлю в воду и стал подводить ее к рыбе. Увидев петлю, форель начала пятиться. Я веду петлю, а она пятится. Вынул петлю, форель подвинулась на прежнее место.- Ишь, черт, грамотный какой, - говорит Роман.Я снова опускаю петлю, но безрезультатно. Форель снова пятится. У меня стало больно в груди: отлежал на корявинах ствола.- Отдохни.Я слез с березы и наблюдаю. Форель опять на своем прежнем месте, спокойная. На нее смотрит с противоположного берега Роман и, хитро улыбаясь, говорит:- Хитер! Эх ты, тварь... Слушай, попробуй двумя петлями.- Как?- Одну на башку ему надевай, а другую к хвосту подставь. Запятится. Я делывал так.Привязав к палке другую петлю, я снова осторожно вполз на березу. Оплел ногами ствол дерева, опустил обе петли. Одну стал подводить к морде форели, а другую поставил к хвосту. Форель снова начала пятиться и прямо в заднюю петлю. Я затаил дыхание и слышу возгласы Романа, почти женским голосом:- А, те, те, те, те... Ну, ну, милый... Идет... Идет... Дергай!.. Я дернул. Форель проворно бросилась в сторону и натянула проволоку, как струну. Я неожиданно покачнулся на березе и, перевернувшись, плашмя, спиной, шлепнулся в реку. Но не растерялся - крепко держу палку. Встал - неглубоко, немного выше пояса, вода ледяная. Форель описала возле меня круг. Я снова сел в воду, погрузившись с головой. Затем, как ошпаренный, выскочил. Роман покатывался со смеху, форель дергала, описывала круги. Я схватил палку обеими руками, решительно пошел к песчаной отмели и выкинул рыбу на берег. К ней подскочил Роман, схватил ее и крикнул:- Шапку-то, шапку-то лови!Только сейчас я почувствовал, что на мне не было шапки. Она стремительно плыла к перекату. Бросился я за шапкой. Поймал ее и выскочил на берег. У ног Романа билась красивая рыба.От радости я не заметил, что валенки мои стали пудовыми, с полушубка, с шапки стекала вода. Чуть не бегом бросился я домой. Роман хохотал:- Вот, милой, будешь верить, как тальмень купает. Хороша ванна?ЗаяцВ Теплореченском поселке у меня был знакомый охотник Мокей Головских, бодрый, крепкий старичок. На медведя он один хаживал, с рогатиной, осенью бил пушного зверя, а летом больше всех приносил птицы.Однажды под вечер мы с ним пошли на глухариный ток.Весна уже взломала льды на горных речках. Речонки катились буроватым пенным потоком.Перед нами лежала широкая просека. Стройные мачтовые сосны расступились и образовали две стены. Тяжелые облака отодвинулись за кряж гор, а в бирюзовом небе, улыбаясь, спускалось солнце к шихану далекой синеющей горы. В лесных чащах кой-где еще валялись снежные лоскутья, изъеденные вешними ручьями. Густой сосновый бор приосанился и пел тысячью птичьих голосов.Мокей бодро шагал и шутил дорогой:- Я вот здесь глухаря ухлопал, матерый глухарище был, фунтов на восемнадцать, почитай, а как распотрошил я его, так одной брусники натряс из него фунтов тридцать.Солнце пряталось, ветер, наигравшись за день, где-то притаился. Мы поднялись на гору Косматый камень.Подойдя к шихану, я невольно залюбовался. Казалось, что кто-то дикий и озорной жил когда-то здесь, в синих горах. Ходил, перешагивал через долины, ступая с вершины на вершину гор, громоздил каменные городища, бросал тысячепудовые валуны, разламывал их, как каравай хлеба, и раскидывал краюхи в разные стороны.Косматый камень огромной скалой смотрел в необъятную даль. На вершине была густая поросль. Полусухие ветви раскинулись в разные стороны. Казалось, что здесь тот самый гигант, озорной разгульник, провалился в гору, высунул свою густо всклокоченную голову и окаменел навеки.Под горой, у темной стены ельника, стояла избушка, почерневшая от времени, навалилась немного набок, словно она была глуховата на одно ухо и к чему-то тревожно прислушивалась.- Здесь будем ночевать? - спросил я.Мокей взглянул на меня, потом на избушку. В глазах у него отразился легкий испуг.- Нет дураков, - решительно сказал он. - Я лучше в болоте на кочке проторчу всю ночь, а тут не останусь.- Что так? - спросил я.- Мерещит здесь. Пойдем-ка... Нечистый здесь водится. Мокей торопливо зашагал вперед меня. Я рассмеялся.- Ну, ты зубы-то не скаль. А я вот расскажу тебе, что здесь было один раз. Пришли мы сюда... По весне дело было. Так же на глухариный ток ходили. Остановились в этом проклятом балагане. Ночь теплая была - распарная. Когда подходили, так я предупреждал ребят, что тут не все благополучно. А Викентий Петрович - штейгер с промыслов, такой же, как ты, храбрый, говорит: «Ну, ерунда». Я думаю: «Ну, ладно, ерунда так ерунда»... Иду... Думаю: «Все-таки не один, артельно нас». Ну, обогрелись, чай стали пить. Слышу - кто-то ходит вокруг избы. Я говорю: «Ходит кто-то...» Прислушались. Викентий Петрович вышел, постоял, послушал. «Никого, говорит, нет»... Я вышел из избушки. Смотрю в ельник, как в провальную яму в черную: ночь-то хоть глаза выколи. Самого себя не видно... «У, думаю, жуть какая, прости господи». И вот слышу, в ельнике кто-то ходит.- А может быть, зверь, - сказал я.- Ничего не зверь, - возразил Мокей, - шаги были не человечьи и не звериные.- Ну а чьи же?- А черт его знает чьи, не поймешь. Я, значит, в избушку... Дверь припер покрепче, окошки сеном заткнул и крестом оградил. Улеглись, а Викеша языком чешет - рассказывает, как в одной избушке так же спали охотники, а из-под нар ручища высунулась, черная, жилистая, пальцы, как крючья. Ужас меня взял. Я говорю: «Брось, мол, Викентий Петрович, на сон грядущий такое рассказывать»... Потом только первый сон стал накатываться, вдруг сено из окна пошло.- Ну!- Вот тебе и ну!- А вы бы из ружья.- Из ружья?! Забыли, брат, про ружья-то, когда затычку из окна потащили. А потом опять...- Что опять?- Ну, мы снова заткнули окошко... Перед утром, должно быть, слышим, опять сено из окна пошло. Не вытерпел я, вылетел из избушки, как ошпаренный...Мне показалось все это странным: идет Мокей впереди меня, приземистый, крепкий, в движениях решительный, смелый, а тут даже про ружье свое забыл. Не верится! А Мокей, как будто угадав мою мысль, оглянулся и сказал:- Будь ты на моем месте, хуже бы было... Ей-богу хуже было бы.В разговорах мы не заметили, как прошли большой низиной и вошли в сосновый бор. В лесу стало темно, и мы в этой рамени оказались маленькими. Время уже было к полуночи.- Вот здесь и переночуем, - сказал Мокей.Мы залезли в шалаш, сделанный из хвои, под смолистой сосной. Лес, погруженный в ночь, казалось, отошел от нас, и мы как будто отделились от земли.- Темень-то какая, - молвил Мокей.Я задремал. Не помню, сколько времени прошло, но когда проснулся - было тихо.- Спишь? - спросил Мокей.- Задремал немного.- А я слушаю, как лес растет, - задумчиво сказал Мокей. - Чудесное время эта весна! Каждая тварь просыпается и новой жизнью начинает жить. Вот когда растение цветет, радуется, нарядно весной одевается, будто свадьбу свою справляет. И у дерева есть своя молодость. Вот посмотришь на молодую елочку, на сосенку, на березку. Как малые ребятишки, разыграются иной раз с ветром, и думаешь, такое же детство у них. Веселенькие такие, свеженькие, потом подрастут, а потом состарятся. И смотришь на старую сосну. Тяжелая! Угрюмая! Лишаи на ней. Ну, думаешь, пожила, умирать пора. И человек тоже. Давно ли, кажется, я был мальчонкой. Резвый! А теперь вот как нагрузил шестьдесят с лишним лет и отяжелел. Тоже лишаями покрылся. Там шишка вырастет, тут бородавка, да еще волосом обрастет...Мокей смолк, потом тихо сказал:- Слышь?Я насторожился и услышал: чуть внятно в вершинах сосен что-то пощелкивает.- Во! Это шишки лопают, - молвил Мокей и вздохнул. А ночь в это время как будто посветлела, должно быть, из-за пелены наплывших облаков выплыла луна. Сладкая дремота снова охватила меня.Неожиданно Мокей тихо меня дернул.- Слышь?- Что?- Слышь, плещется?Я прислушался. Из-под горы доносился всплеск реки.- Ну и что же? - сказал я.- Тут недалеко Теплая течет, речка.- Ну?- Слышь?- Да, ну, слышу...- А знаешь, что это там?- Что?.. Река играет.- Это лешачиха рубахи полощет. Ишь, вальком-то по два раза колотит.- Почему только по два?- А ей больше не полагается. Три нельзя, потому троица односущная выходит. И молимся мы, три перста складываем.- Ну, четыре бы била?!- Хм, чудак ты, четыре-то, поди, крест выходит: сначала на лоб, потом на брюхо, а потом на плечи... Во!.. Слышь? Полощется, окаянная.- Река это, - сказал я.- Может быть. А мне все по-старинному кажется.- Чепуха все это, Мокей Родионыч.- Чепуха? Может быть. Вы не верите, конечно, а мы старые люди.Вдруг в лесу что-то зашелестело. Мы насторожились.Неожиданно в наш шалаш влетел какой-то серый комок. Ударил в грудь Мокею и исчез.Я оторопел, а Мокей тихо застонал. На крыше шалаша кто-то завозился. Смотрим в посеревшую мглу, а там два глаза, зеленые, как два шарика, светятся фосфорическим светом.- Смотри... Мокей ткнул меня локтем. В шепоте его был страх.- Гляди, нечисть поганая...Глаза скрылись, а Мокей опять застонал. Выгнулся, выпятил грудь, замер и шепчет:- Кто-то возится... Кто-то за спиной у меня... Ой!.. О-ох... Он робко запустил за спину руку и, как ошпаренный, выдернул ее, подняв вверх растопыренные пальцы.- Что с тобой, Мокей Родионыч?- Там... кто-то шерстнатый сидит и возится... О-ой... О-ох... Меня тоже оторопь взяла. А Мокей, жадно вбирая в себя воздух, рычал, словно его погружали в прорубь или обливали холодной водой.Я нерешительно запустил руку за его спину и попал на что-то мягкое. Потащил - барахтается, упирается и - вдруг запищало, как новорожденный ребенок. Вытащил и захохотал.В руках у меня верещал заяц, дрыгая задними ногами.- Тьфу, косой бес! - крепко выругался Мокей. Я отпустил зверя. Он скрылся в лесу.Мокей после долгого молчания молвил:- Притча... Оказия какая ведь, а?Ночь тронулась, чуть заметно начала таять. Я без удержу хохотал. Мокей, насупившись, смотрел на меня исподлобья, а в глазах его все еще был виден страх. Потом неожиданно он фыркнул :- Косой дьявол... Тьфу!.. А еще бы я был один?.. А?.. А ежели бы меня в это время еще какая-нибудь штуковина за ногу потрогала!.. а?.. А ведь просто-то как. А? Теперь я догадался... Там, значит, сова за ним гналась, проклятая. А он... и того... Ко мне за спину и сунулся... Тьфу!.. Сколько он мне жизни-то унес!..Мы вышли из своего убежища и направились к глухариным токам. Я сказал Мокею:- А сено?! Наверно, лось приходил к вам. Он вашу затычку из окна и выдернул.- А ведь и верно. Может, жрать приходил, косматый.В глухом бору токовал глухарь. Я оставил Мокея и прыжками стал приближаться к птице.ДрузьяЖили они на одной улице, друг против друга. Учились в одной школе, в одном классе, летом вместе ходили в лес по ягоды, осенью вместе ловили птиц, но часто дрались меж собой.Один был бойкий, сухонький, верткий - звали его Шуркой, по прозвищу «Козонок». Другой - плотный, спокойный, всегда задумчивый. Звали его Костей, по прозвищу «Глыба-неулыба» или «Сырая копна».В драках зачинщиком всегда был Шурка, Костя же старался избегать драк, он отделывался шуткой или молчанием. Про него ребята говорили, что Костю трудно «раззудить». Но Шурка находил способ вывести Костю из терпения. Тогда Костя спокойно хватал приятеля, укладывал его под себя и молча принимался тузить. А когда они расходились каждый к своему дому, - начиналась перестрелка камнями, и победителем оставался Шурка. Он так ловко пускал по противнику камни, что тот отступал. Пользуясь его замешательством, Шурка снова набирал горсть камней и начинал наступление еще энергичнее. Костя в конце концов скрывался во двор. Если же ворота были заперты, он залезал через подворотню и, высунув голову, кричал:- Погоди, Козонок, я тебе отобью вздохи-то.Связь порывалась, но ненадолго. Костя был незлопамятен и первый искал какой-нибудь повод для сближения. И часто на другой день после ссоры подходил к окну Шуркиного дома и кричал:- Шурка, выходи играть в козны. У меня хорошая есть плитка.Шурка выходил, исподлобья смотрел на Костю, причем его тонкий, немного вздернутый нос недовольно морщился,- А драться будешь? - спрашивал он.- А ты?- Я нет.- И я нет... ты первый задираешь.Шурка это хорошо сознавал, но считал себя всегда правым. Он частенько завидовал Косте. Завидовал, что тот сильней его и метко играет в бабки. Он же, Шурка, умеет только подманивать птиц, в особенности чечеток. Шурка гордился этим умением. Но и тут Костя брал над ним верх. Посадит Шурку куда-нибудь в куст и скажет:- Пищи, чичикай.А сам уйдет подальше, ляжет на траву и наблюдает. Шурка сидит под березой, сложив ноги калачом, и пищит:- Пи-и-и-ть... чи, чи, чи. Пи-и-ить, чи, чи, чи.Как-то раз приятели ушли в лес ловить чечеток. День был пасмурный, холодный. В лесу было сумрачно и молчаливо, только иногда тревожно шелестела осина побагровевшей листвой. Мальчики подвесили свои клетки на березки. Шурка сел под дерево и начал подманивать. Скоро он озяб, лицо его посинело, но он старательно пищал, поглядывая вверх на клетки. Однако клеток ему не было видно, и он завистливо посматривал на Костю, который удобно устроился под сосенкой и наблюдал за стайками птиц.Птицы не шли в клетки, они точно дразнили птицеловов: шумно перелетали с дерева на дерево, щебетали, а прямо над головой Шурки подвесился на ветке березы розовогрудый чечет и хлопотливо клевал мочку.Шурке было досадно: его клетка висела неподалеку от птички. Шурка пикнул и защебетал. Чечет стремглав вспорхнул и перелетел на соседнее дерево.- Спугнул! - недовольно крикнул Костя.Шурка промолчал. Песня чечетки все хуже и хуже выходила у него, посиневшие губы едва выговаривали: «пить».А Костя посмотрел на товарища и шутливо проговорил:- Шурка, ты будто пить хочешь. Ступай, попей холодненькой водички из речки.Шурка неожиданно обиделся, вскочил, молча залез на дерево и снял свою клетку.- Ты куда? - удивленно спросил Костя.- Домой.- Зачем?- Не смейся, - мрачно посмотрев на него, сказал Шурка и решительно пошел прочь.Костя, озадаченный, остался один. Наутро они помирились, но в тот же день опять поссорились - на этот раз более серьезно. Случилось так: играли они в бабки. Шурке не везло: он нервничал, сердился, бил мимо кона, а Костя спокойно нацеливался и сшибал по две-три пары бабок, а один раз ловким ударом свалил весь кон. Шурка чуть не плакал.Наконец проиграл он последнюю биту-налиток, которую ценил больше всех. Бита была очень саклистая - редко падала набок. Игра сама собой кончилась, и Шурка с недобрым чувством наблюдал, как его товарищ невозмутимо пересчитывал все свои выигранные бабки и потом спокойно сложил их в легкий фанерный ящик. Затем посмотрел на Шурку задумчивыми темно-карими глазами и сказал:- Сто пять гнезд.[32]Не торопясь, сунул ящик с бабками под лестницу, а биту Шурки, точно собственную, положил в карман.«Погоди, я тебе покажу, Копна сырая», - подумал Шурка.Внезапно его маленькие серые глазенки блеснули. Он внимательно посмотрел на крышу дома, в котором жил Костя, и сказал притворно веселым голосом:- Костя, полезем к вам на чердак!- Зачем? - удивился Костя.- Мячики искать.- Вот чудак, откуда они там?- Есть... Я знаю... Вчера девчонки забросили с улицы прямо в дырку на чердак... Мы искали, искали, так и не могли найти.- На чердак у нас хода нет, - сказал Костя. - Надо с огорода туда залезать, лестницу подставлять.- Я знаю... А мы подставим. Она там стоит. Только подвинуть ее, и все тут. Пойдем-ка...Костя доверчиво направился следом за Шуркой. Они прошли в огород. Под крышей дома на два ската чернело квадратное отверстие - ход на чердак. Неподалеку стояла пожарная лестница. Товарищи внимательно посмотрели и на отверстие, и на лестницу.- Пододвинем лестницу к дыре, и все тут, - сказал Шурка.- Да никаких там мячиков нет, - снова усомнился Костя.- Честное слово! - сказал Шурка.Костя внимательно посмотрел на товарища, «честное слово» для Кости было особенно убедительно: так можно сказать только тогда, когда есть для этого все основания.Он молча передвинул лестницу ближе к отверстию чердака. Шурка помогал ему. Затем Костя стал быстро подниматься вверх по лестнице, а Шурка стоял и смотрел вверх. Костя пролез в отверстие, выглянул из него, улыбнулся и, махнув рукой, скрылся. Шурка в нерешительности постоял, потом торопливо навалился сбоку на лестницу и с силой толкнул ее. Лестница качнулась, съехала по скату и упала на открылок соседнего сеновала. Между тем Костя, ничего не подозревая, старательно обыскивал темные углы чердака. От нагретой солнцем железной крыши на чердаке было тепло и душно.Обыскав все углы чердака и не найдя ни одного мячика, Костя подошел к выходу, выглянул и замер от удивления и испуга. Лестница верхним концом лежала на соседней крыше.- Шурка! - крикнул Костя.Никто не отозвался. Приятеля не было в огороде, и задние ворота были закрыты. Костя сел на балку возле трубы и задумался. Он не мог себе представить, как съехала лестница. Если это сделал Шурка, то для чего сделал? Может быть, лестница упала сама, а Шурка убежал звать людей, а может быть, он и сам испугался и спрятался куда-нибудь. Костя недоуменно оглядывался по сторонам. Неожиданно до его слуха донеслись с улицы громкие ребячьи голоса. Костя мигом подбежал к другому отверстию чердака, выходящему на улицу, и ахнул.Прямо против него, у Шуркиного дома, шла азартная игра в бабки. И главным верховодом среди ребят был Шурка. На ступеньке парадного крыльца стоял Костин фанерный ящик с бабками. Шурка доставал из него бабки, ставил их на кон, катал биты и с азартом пускал в кон. Играл с трех, даже с четырех бит, тогда как Костя играл только с двух, сколько бы у него бабок ни было. Бил Шурка по кону мимо. Его биты отскакивали от земли и звонко ударялись о ворота. Костя чуть не плакал. Высунув из отверстия кулак, он закричал:- Шурка!.. Шурка!.. Положи мои бабки на место!Но Шурка не слышал его. Он бойко ставил бабки, мимоходом спорил с ребятами и со всего маху бил по кону.- Шурка! - кричал Костя. - Шурка!Наконец Шурка услышал голос приятеля, оглянулся, поднял кверху биты, состроил насмешливую гримасу, поплясал и еще с большим азартом стал бить. Он играл и проигрывал Костины бабки, а хозяин в это время кричал, бил кулаками по доскам, плакал в бессилии и угрожал разбить Козонку морду, как только спустится вниз. Внезапно шум стих, и Шурка вдруг исчез куда-то. К ребятам подходила мать Кости. Она взяла ящик с оставшимися бабками а унесла его.Спустя три-четыре минуты на улице появился Костя. Он вышел красный, возбужденный и повсюду искал Шурку. В окно выглянула мать Шурки.- Ты кого, Костюша, ищешь? - спросила она. - Шурку? Он дома.- Никого не ищу. Не надо мне его, - мрачно сказал Костя и отошел от дома.- А ты чего не пожалуешься на него? - удивленно спросила одна из девочек, бегавших на улице.- Я не ябедник, - хмуря брови, ответил Костя. - Я сам с ним расправлюсь, как мне надо.И, запустив глубоко руки в карманы штанов, Костя ушел домой.Проказа Шурки все-таки стала известна его матери. Вечером на другой день Шурка напился чаю, сунул в карман на запас пирог со свежей капустой и, догрызая оставшийся во рту кусок сахара, вылез из-за стола. Он хотел было выбежать на улицу, но на крыльце мать схватила его за рукав и строго спросила:- Куда понесся?- На улицу.- Никуда не пойдешь. - Она втолкнула его в комнату. Шурка недовольно сопел, а мать все тем же строгим тоном проговорила: - Я тебя сегодня проморю, молодец... Я тебе сейчас работу дам.Шурка сел к окну, с завистью посмотрел на улицу. На противоположном пригорке ребята играли в клюшки. Шурка хотел было выскочить в окно, но только открыл окно и вскочил на подоконник, как мать схватила его за ногу.- Ты что?.. Совсем отбиваешься от рук? Будешь слушать, что тебе мать говорит или нет? Мешай сметану... Ну?!Она подала ему крынку со сметаной, из которой торчала мутовка. Шурка покорно взял крынку, зажал ее меж коленей и принялся неохотно мешать.- Пока не смешаешь, никуда не пойдешь. Так и знай... Мешай хорошенько, не то я тебе тресну по пустой голове.Мать отошла к столу и принялась перемывать посуду.- Каждый день на тебя, на чертенка, жалобы. Там бабки украдет, тут девчонку изобьет, там в чужой огород бобы воровать залезет... Да ты что? Вот отец придет, я ему скажу. Он тебе задаст жару с паром. Мешай хорошенько!Шурка мешал и злился на мать, но больше на сметану, которая никак не сбивалась. Он даже вспотел. Но сметана не густела.- Не мешается сметана-то, - недовольно сказал Шурка.- Смешается... Мешай без разговоров.Чтобы не слышать с улицы дразнящих ребячьих голосов, Шурка вышел в сени, присел там на приступок лестницы и снова стал взбалтывать сметану. Но в сенях было сумрачно и не видно, сбивается ли сметана. Шурка вышел во двор и присел на крылечко. Ребячьи голоса были здесь слышней.Мимо прошла мать. Она неодобрительно взглянула на сына и строго проговорила:- Не сидится тебе на одном-то месте, - и добавила: - Когда смешаешь, скажи, я в огороде буду.Шурка сердитым взглядом проводил мать. К работе не располагало. Был тихий летний вечер, ласковый, теплый. По-прежнему не умолкал звон ребячьих голосов. Шурка встал, приоткрыл ворота и выглянул.На пригорке ребят стало больше. Они стояли кругом с клюшками, засунутыми в лунки. Среди них был и Костя. Он загонял клюшкой шарик в среднюю лунку.Шурка вышел с крынкой на улицу, сел на лавочку, зажал меж коленей крынку и снова стал взбалтывать сметану, то и дело посматривая на ребят. Ему хотелось туда, но мысль, что Костя ему даст взбучку за вчерашние бабки, удерживала его.Вдруг он услышал знакомый голос:- Шурка, ты что делаешь? Что не идешь играть?Костя с добродушной улыбкой смотрел на Шурку. Казалось, он не сердился и совсем забыл про вчерашнее. Шурка промолчал, а Костя опять крикнул:- Иди, Шурка... Ты думаешь, я сержусь? Нет, я сегодня все бабки отыграл.Шурка нерешительно взглянул на Костю: что делать? Поставить крынку со сметаной и удрать? Но за это мать обязательно вздует. Смешать сначала сметану, а потом?.. Но сметана в крынке не только не сгущалась, а, наоборот, становилась еще более жидкой. Шурка с досадой шлепнул мутовкой по сметане.- У, тварь!Сметана брызнула из крынки в лицо. Шурка вытер лицо рукой, затем снова свирепо принялся мешать. Но не выдержал, подхватил крынку и побежал к ребятам.Там он сел на завалинку к дому и стал наблюдать за игрой, не оставляя своей работы. Теперь ему видно, кто как играет. Временами он замирал, когда галильщик, искусно оберегая шарик от ударов противников, подгонял его клюшкой к средней лунке. Шурке хотелось самому ударить шарик, отогнать его от лунки.Наконец Шурка не выдержал, сунул крынку в уголок, сорвался с места, подбежал и пнул шарик ногой. Шарик откатился. Ребята оторопели. А светло-русый, тонкий Сережка, галилыщик, недовольно крикнул, убегая за шариком:- Я вот тебе съезжу по ногам клюшкой, станешь знать. Возьми клюшку и играй, а с лапами со своими не лезь...Клюшки у Шурки не было. Тогда он бросился домой, схватил во дворе свою клюшку и через минуту уже стоял у лунки и с азартом бил по шарику. Временами он посматривал на свою крынку, которая уютно прижалась в уголке, на завалине.Но вот Шурка как-то случайно промахнулся по шарику. Пришлось ему галить. Первый бил по шарику Костя. Он так сильно ударил по шарику, что тот укатился на другую сторону улицы. Шурка побежал за ним, погнал шарик к гнезду, но его снова отогнали. В это время Шурка заметил среди ребят какое-то веселое оживление, но не обратил внимания. Его то и дело гоняли за шаром. Наконец он ловко загнал шарик в гнездо. Произошла перебежка, и он занял место.Только теперь Шурка вспомнил о своей сметане, взглянул на крынку и ужаснулся. Мутовка валялась на земле, крынка была опрокинута, и в нее засунула голову собака. Помахивая крючковатым хвостом, она перекатывала крынку по земле.Шурка с криком бросился на собаку, а она вытащила голову из крынки и, ласково взглянув на Шурку, сладко облизнулась. Шурка замахнулся на нее клюшкой. Собака увернулась от удара и убежала во двор. Шурка схватил крынку, заглянул в нее и чуть не заплакал: крынка была так чисто вылизана, будто вымыта.А в стороне уже слышался голос матери:- Шурка, ты куда унесся?Шурка поднял мутовку, посмотрел сердито на ребят и сказал:- Это вам даром не пройдет... - и нехотя пошел домой.Случай со сметаной окончательно разъединил товарищей. Шурка решил, что не кто иной, как Костя первый запустил свою руку в крынку. Свой поступок с бабками он считал маловажным и размышлял так: «Одно - бабки, другое - сметана». Ему хотелось, чтобы Костю вздули так же, как вздули его за сметану.Костя же не чувствовал себя виноватым, но пойти на мировую к Шурке он не хотел. «Довольно. Не покорюсь, - думал он, - ну его».Они теперь не разговаривали и делали вид, что не замечают друг друга.Как-то раз на Костю напали ребята. Они обступили его со всех сторон и угрожали избить. Щурка стоял в стороне, наблюдая издали, и радовался: «Так тебе и надо, Глыба-неулыба». Он представлял себе - вот сейчас Костю свалят на землю и начнут тузить изо всех сил.Сережка первый подскочил к Косте и ткнул кулаком в грудь. Костя побледнел, и сердце Шурки неожиданно забилось. Где-то глубоко в душе шевельнулась жалость к своему бывшему товарищу. Шурка даже хотел броситься на выручку к нему, но Костя ловко отбился от ребят и разогнал их,Дня через два с Шуркой произошла такая же история. На него напали ребята из соседней улицы. К нему смело подбежал широкий, как карась, парень и угрожающе проговорил:- А-а, попался, молодчик!Он схватил Шурку за ворот и ударил кулаком по спине. Шурка ответил на удар ударом, но к нему бежали еще пять человек и кричали:- Дуй его, Васька, Козонка!- Он у меня в прошлом году щегла выпустил... Но неожиданно ребята отскочили от Шурки и бросились бежать врассыпную. Шурка оглянулся. Он не верил своим глазам: к нему на помощь бежал Костя. Он вызывающе погрозил в сторону ребят кулаком и крикнул:- Попробуйте суньтесь, - и, обращаясь к Шурке, спокойно, покровительственно сказал:- Пойдем... Придут они к нам в улицу, мы им покажем...Они молча шли рядом, а вслед им летели ребячьи голоса:- Глыба-неулыба!..- Козонок!..- Неулыба-глыба!..- Сырая копна, фигу выкуси на!- Все равно в одиночку надерем вас.Шурка шел рядом с Костей, подавленный, молчаливый. Ему хотелось сказать Косте что-то такое хорошее, но придумать он не мог, хотелось сделать что-то приятное, но что именно, он не знал. А Костя, глядя в небо, проговорил:- Ты зря на меня сердишься. Сметану твою начал таскать не я из крынки, а Мишка Гвоздев. А потом все начали лизать. И зачем тебя принесло с крынкой играть в клюшки?Но Шурка уже не думал о сметане. Он был рад, что помирился с Костей.С этих пор товарищи были неразлучны. Однажды в теплый августовский день они вдвоем залезли на колокольню церкви. Им давно хотелось туда забраться и посмотреть с высоты птичьего полета на окрестности завода. В особенности их манило круглое отверстие, проделанное в вершине остроконечного шпиля почти у самого креста. Они несколько раз пробовали проникнуть туда, но их не пускал сторож Вавилыч, хилый, сгорбленный старичок. Тогда они пробрались тайком.… Продолжение » |