… он замирал, когда галильщик, искусно оберегая ша­рик от ударов противников, подгонял его клюшкой к средней лун­ке. Шурке хотелось самому ударить шарик, отогнать его от лунки.

Наконец Шурка не выдержал, сунул крынку в уголок, сорвал­ся с места, подбежал и пнул шарик ногой. Шарик откатился. Ребята оторопели. А светло-русый, тонкий Сережка, галилыщик, недовольно крикнул, убегая за шариком:

-  Я  вот  тебе  съезжу  по  ногам  клюшкой,  станешь  знать. Возьми клюшку и играй, а с лапами со своими не лезь...

Клюшки у Шурки не было. Тогда он бросился домой, схватил во дворе свою клюшку и через минуту уже стоял у лунки и с азартом бил по шарику. Временами он посматривал на свою крынку, которая уютно прижалась в уголке, на завалине.

Но вот Шурка как-то случайно промахнулся по шарику. При­шлось ему галить. Первый бил по шарику Костя. Он так сильно ударил по шарику, что тот укатился на другую сторону улицы. Шурка побежал за ним, погнал шарик к гнезду, но его снова ото­гнали. В это время Шурка заметил среди ребят какое-то веселое оживление, но не обратил внимания. Его то и дело гоняли за шаром. Наконец он ловко загнал шарик в гнездо. Произошла перебежка, и он занял место.

Только теперь Шурка вспомнил о своей сметане, взглянул на крынку и ужаснулся. Мутовка валялась на земле, крынка была опрокинута, и в нее засунула голову собака. Помахивая крючко­ватым хвостом, она перекатывала крынку по земле.

Шурка с криком бросился на собаку, а она вытащила голову из крынки и, ласково взглянув на Шурку, сладко облизнулась. Шурка замахнулся на нее клюшкой. Собака увернулась от удара и убежала во двор. Шурка схватил крынку, заглянул в нее и чуть не заплакал: крынка была так чисто вылизана, будто вы­мыта.

А в стороне уже слышался голос матери:

- Шурка, ты куда унесся?

Шурка поднял мутовку, посмотрел сердито на ребят и ска­зал:

- Это вам даром не пройдет... - и нехотя пошел домой.

Случай со сметаной окончательно разъединил товарищей. Шурка решил, что не кто иной, как Костя первый запустил свою руку в крынку. Свой поступок с бабками он считал маловажным и размышлял так: «Одно - бабки, другое - сметана». Ему хоте­лось, чтобы Костю вздули так же, как вздули его за сметану.

Костя же не чувствовал себя виноватым, но пойти на мировую к Шурке он не хотел. «Довольно. Не покорюсь, - думал он, - ну его».

Они теперь не разговаривали и делали вид, что не замечают друг друга.

Как-то раз на Костю напали ребята. Они обступили его со всех сторон и угрожали избить. Щурка стоял в стороне, наблю­дая издали, и радовался: «Так тебе и надо, Глыба-неулыба». Он представлял себе - вот сейчас Костю свалят на землю и начнут тузить изо всех сил.

Сережка первый подскочил к Косте и ткнул кулаком в грудь. Костя побледнел, и сердце Шурки неожиданно забилось. Где-то глубоко в душе шевельнулась жалость к своему бывшему това­рищу. Шурка даже хотел броситься на выручку к нему, но Костя ловко отбился от ребят и разогнал их,

Дня через два с Шуркой произошла такая же история. На не­го напали ребята из соседней улицы. К нему смело подбежал широкий, как карась, парень и угрожающе проговорил:

-  А-а, попался, молодчик!

Он схватил Шурку за ворот и ударил кулаком по спине. Шурка ответил на удар ударом, но к нему бежали еще пять че­ловек и кричали:

-  Дуй его, Васька, Козонка!

- Он у меня в прошлом году щегла выпустил... Но неожиданно ребята отскочили от Шурки и бросились бе­жать врассыпную. Шурка оглянулся. Он не верил своим глазам: к нему на помощь бежал Костя. Он вызывающе  погрозил в сто­рону ребят кулаком и крикнул:

-  Попробуйте суньтесь, - и, обращаясь к Шурке, спокойно, покровительственно сказал:

 - Пойдем...   Придут  они   к   нам в улицу, мы им покажем...

Они молча шли рядом, а вслед им летели ребячьи голоса:

-  Глыба-неулыба!..

-  Козонок!..

-  Неулыба-глыба!..

-  Сырая копна, фигу выкуси на!

-   Все равно в одиночку надерем вас.

Шурка шел рядом с Костей, подавленный, молчаливый. Ему хотелось сказать Косте что-то такое хорошее, но придумать он не мог, хотелось сделать что-то приятное, но что именно, он не знал. А Костя, глядя в небо, проговорил:

-  Ты зря на меня сердишься.  Сметану твою  начал таскать не я из крынки, а Мишка Гвоздев. А потом все начали лизать. И зачем тебя принесло с крынкой играть в клюшки?

Но Шурка уже не думал о сметане. Он был рад, что помирил­ся с Костей.

С этих пор товарищи были неразлучны. Однажды в теплый августовский день они вдвоем залезли на колокольню церкви. Им давно хотелось туда забраться и посмотреть с высоты птичьего полета на окрестности завода. В особенности их манило круглое отверстие, проделанное в вершине остроконечного шпи­ля почти у самого креста. Они несколько раз пробовали проник­нуть туда, но их не пускал сторож Вавилыч, хилый, сгорбленный старичок. Тогда они пробрались тайком.

На колокольню вела железная винтовая лестница. Она круто поднималась в темной каменной дудке. Ребята ощупью пробирались по ней. Но вот они влезли на нижний ярус колокольни. Здесь было светло. Почти бегом вбежали по лестнице в средний ярус, где висели колокола. Шурке хотелось дернуть за веревку одного из колоколов, но Костя строго остановил его.

Они подошли к чугунному барьеру и взглянули вниз. Широ­кой, блестящей на солнце лентой лежала река, дальше - завод.

   

Вдали тянулась извилистая синяя кайма леса, а за ней голубел далекий кряж гор.

Ребята молча смотрели, очарованные невиданной картиной.

- Эх, важно! - с волне­нием сказал Шурка.

- Лезем выше, на третью колоколь­ню?

Они бойко поднялись по узкой лестнице и пролезли через квадратное отверстие в обширное помещение. Здесь, неожиданно для себя, они увидели огромный часо­вой механизм. С толстых ва­лов, обмотанных стальными канатами, спускались тяже­лые чугунные гири. Множе­ство больших и малых шес­терен сцепились зубьями и образовали причудливый узор, покры­тый толстым слоем пыли.

-  Часы, - тихо сказал Шурка и вспомнил четыре больших циферблата, укрепленных над средним ярусом колокольни.

-  Куранты, - поправил Костя.

Шурка вопросительно посмотрел на товарища. Он не понимал это, но не спросил, а подумал, что все часы на церквах называют­ся «куранты».

-  А они не ходят? - спросил он.

-  Нет.

-  А почему?

-  Испортились, - ответил Костя. - Они каждый час звони­ли в колокола.

-  А ты слыхал, как они звонят?

-  Нет, я не слыхал... Мне  бабушка  рассказывала, что кра­сиво  играли...   Пойдем,   посмотрим   колокола,   в  которые  часы играли.

Мальчики поднялись еще выше. Теперь из-за кряжа гор стала видна огромная гора, она голубела в бирюзовой дымке, а внизу среди садов и огородов вились улицы.

Костя взглянул вверх. Острый шпиль уходил ввысь.

Под сводом верхней колокольни чернело отверстие - проход в самый шпиль.

- Лезем туда, Шурка, - сказал Костя и стал забираться по отвесной   железной   лестнице.   Лестница   покачивалась,   скри­пела.

Мальчики очутились в темном чердаке церкви, уходящем ввысь, куда скупо пробивался свет из отверстия, слабо освещая железные переплеты. Меж переплетов отвесно поднималась лестница и терялась в полумраке.

-  Я полезу, - сказал Костя.

-  Туда?

-  Туда, к дыре. Лезем.

И Костя осторожно стал взбираться. Лестницы одна за другой, от переплета к переплету, подымались все выше и выше. Кругом было тихо и сумрачно.

Наконец Костя достиг круглого отверстия. Снизу, с земли, оно казалось маленьким, и Костя. думал, что в него пролезет только голова, но сейчас перед ним раскрывалось круглое окно, диаметром в метр. Стоять было удобно - на переплеты желез­ных стропил были положены доски. Он взглянул вниз, где Шур­ка. Тот осторожно поднимался, покряхтывая. Видно было толь­ко его коротко остриженную голову с большим вихром на вер­шинке.

-  Шурка! Как здесь хорошо! - с волнением крикнул Костя. Мальчики стояли у окна и смотрели.

-  Смотри! Наш дом видно... И ваш тоже. Эвон, видишь? Возле самого окна пролетела  стайка  черных  галок.  Увидев ребят, они   всполошно   закричали и черными    камнями   упали вниз.

-  Мишка Гвоздев, гляди, на крыше сидит, голубей гоняет... Видишь, - обрадованно говорил Шурка...

-  Вижу...

- А люди-то внизу какие маленькие!

-  Высоко, значит. А земля-то какая большая.

-  Гляди, еще лестница, - вскричал Костя.

Только сейчас мальчики обнаружили железную цепь - стре­мянную лестницу. Она спускалась сверху, проходила через окно и была прикована нижним концом к железной угловине стро­пил... Костя высунул голову и увидел, что лестница протянулась к золоченому шару, на котором был установлен крест. Он взял­ся за цепь и дернул. Цепь звякнула и натянулась.

-  Шурка, - подумав, сказал Костя, - можно к самому кре­сту залезть.

-  Уй, высоко! Не залезть.

-  Ну, не залезть. Вот лестница-то какая хорошая, по  ней можно до неба добраться.

-  Голову закружит.

-  У меня никогда не кружит. Я полезу, а?

-  Не надо, Костя, а вдруг сорвешься?

-   Ни  черта не сорвусь, ты только держи цепь,  чтобы она не качалась... Ладно?

Шурка со страхом смотрел на товарища.

- Не надо, Костя, - пробо­вал он еще раз его отговорить, но Костя решительно поддер­нул штаны, заправил глубже рубашку, затянул потуже ре­мень и взялся за лестницу.

-  Залезу... Ты только дер­жи   здесь   хорошенько,   чтобы все было как надо.

Шурка с замиранием серд­ца следил за Костей, а тот лов­ко выбрался из окна и повис на цепочке. Глубоко просовывая ноги в стремена, он стал подни­маться все выше и выше. Вско­ре Костя скрылся. Шурка вы­глянул. Костя уже был у золо­ченого шара, потом исчез, а че­рез минуту до Шурки долетел его голос:

-  Шурка! Ура!

-  Где ты!

-  Здесь, у самого креста... Ох и славно здесь!

-  Не страшно?

-  Ни черта   не страшно... Только штаны и рубашку заво­зил. Сажа здесь, от завода, что ли?

-  А я полезу?

-  Нет, не надо, будь там. Потом слазишь, а я покараулю лестницу.

Костя удобно уселся на шар, облапив подножие креста ногами, потом снял ремень и припоясался к кресту. Он ви­дал, что так делают электро­монтеры, когда работают на столбах. Было весело. Кругом было видно на несколько десят­ков километров. Тихий ветер приятно обвевал его.

-  Шурка!

-  А?

-  Где ты?

-  Здесь!

-  А я здесь... Тебе меня видно?

-  Нет.

-   И мне тебя не видать.

Друзья перекликались и не замечали, что на площади у церкви уже собрались кучки любопытных. Шурка крикнул:

-  Костя!

-  А-а!

-  Гляди,  внизу  народу сколько  собирается  на  тебя  смот­реть.

-  Вижу. Ну, пусть смотрят.

Костя раскинул руки, как крылья, и, постукивая задниками сапог по золоченому шару, запел:

                                       Кавказ  подо  мною.

                                       Один  в  вышине

                                       Стою над снегами у края стремнины,

                                       Орел,  с отдаленной  поднявшись   вершины,

                                        Парит неподвижно со мной наравне.

Шурка слушал товарища, с завистью заглядывал вверх, ему было скучно. Он подергал за цепь и крикнул:

-   Костя, слезай!

-  Подожди, посижу - слезу.

Ребята не знали, что происходило в это время внизу у церк­ви. У паперти толпились люди. Двери церкви были закрыты. В них свирепо бил кулаками высокий костлявый мрачный че­ловек - отец Кости, а возле него стояла плачущая женщина.

-  Открывай, Вавилыч! - кричал отец. Мать со стоном кричала:

-  Пустите, пустите...

-  Не  открою, - отвечал  за  дверью  глухой  голос  Вавилыча. - Сказал не открою и не открою... Пока ребята сами не сле­зут, не открою.

-  А я говорю - открой, - настаивал отец.

-  Не  открою.  Будь  покоен,  а   мальчишку  пугать  тебе   не дам. То и знай.

Отец отбежал от паперти и, смотря вверх на крест, где спо­койно сидел Костя, грозил кулаком и кричал:

            -  Слезай, мерзавец!

            - Слезет... небось... Как залез, так и слезет, - успокаиваю­ще   говорил   маленький   рыжий   мужичок   и,   посмотрев   вверх, одобряюще добавил: - Ну, молодец, герой, не боится, а мы на земле стоим да боимся.

-  Костя,   слезай! - уже   раздраженно   кричал   из   шпиля Шурка.

-  Сейчас! - крикнул  Костя   и задумался.   Залезать   было хорошо, но слезать трудней. Он отстегнулся от креста и, дер­жась крепко за цепочку, стал осторожно, на брюхе сползать по скользкому шару, нащупывая ногой первое стремя. Но как он ни старался продеть в него ногу, оно не давалось: плотно лежа­ло на шаре и скользило по гладкой его поверхности. Руки уста­ли держаться за цепь. Он снова вполз на прежнее место, сел и изучающе стал смотреть на цепь. Отдохнул, снова попробовал спуститься и снова не мог продеть ногу в первое стремя. Снова залез отдыхать.

-  Скоро, Костя? - нетерпеливо кричал Шурка.

-  А ты не торопи, - строго сказал Костя. Он сидел и вспо­минал,  как он залез.  И  вдруг  вспомнил,  что  он  в  последнее стремя не вставал, а вполз из предпоследнего. Сердце затоско­вало.

-  Шурка! - крикнул он.

-  Ну!

-  Смотри, где стремя, и показывай мне. Я не вижу...

-  Ну, смотрю.

Костя плюнул в пригоршню и стал спускаться по шару ни­же. Вот он повис в воздухе и стал шарить ногой стремя. Шур­ка, увидя ноги товарища, кричал:

-  Повыше... еще повыше... еще, немного... еще!..

Костя стиснул зубы. Руки резала цепочка. Казалось, еще момент, и он выпустит ее из рук и полетит с сорокаметровой высоты вниз. А Шурка кричал, чуть не плача:

-  Пониже, еще, вот тут, тут, тут...

Костя наконец сунул ногу в стремя и проговорил зады­хаясь:

-  Есть.

Дышать стало легче. Он твердо встал и передохнул. Посмот­рел вниз и стал осторожно, медленно спускаться от одного стремени к другому. Шурка стиснул зубы и крепко держал ко­нец цепи. Вот уж Костины ноги показались возле отверстия. Шурка потянул их к себе.

-  Тяни пуще, - кричал Костя, - тяни скорей!  Руки онеме­ли. Упаду. Тяни...

-  Да тяну... - почти визжал Шурка. - Уй, черт, говорил, что не лазай.

Шурка напряг все силы, подтянул и схватил Костю за ногу, втащил ее в окно. Он думал, что если Костя оборвется, он все равно не выпустит ноги, пусть и он полетит вместе с ним.

Но Костя не оборвался. Он сунул в окно другую ногу. Шур­ка схватил и ее, обнял обе ноги ниже коленей. Костя подался всем телом к окну, схватился руками за край окна и сел.

-  Пусти теперь, Шурка, - сказал он спокойно.

Но Шурка не слышал. Он стиснул ноги товарища и приник к ним лицом.

-  Пусти, говорят тебе.

Шурка взглянул на товарища. Глаза у Шурки были влаж­ные, нижняя губа вздрагивала.

-  Ты о чем ревешь, Шурка?

-  Да-а... Я... я думал, ты...

Он не договорил. А Костя задумчиво смотрел на друга. Лицо его тоже изменилось - осунулось и слегка побледнело. Шурка утащил его с края окна и сказал:

-  Пойдем вниз.

Они стали спускаться знакомыми лестницами.

На паперти их встретил Вавилыч. Он был тихий, сгорблен­ный. Увидев ребят, он подбежал к ним, схватил их за руки и лепетал дрогнувшим голосом:

-  Милые  мои...  А  я  то...   Ведь...   Ведь  всего  надумался... Отвечать ведь мне бы пришлось за вас. - Он обнял  Костю. - Там  отец тебя  ждет,  а  мать-то вся  ведь  исстрадалась.  Пой­демте...

Вавилыч торопливой походкой направился к закрытой две­ри. Лязгнул железный засов двери. Дверь распахнулась. Вави­лыч, счастливый и радостный, вывел ребят.

 «Лога»

(Отрывки из романа)

Старатель Яков Скоробогатов возвращался с рудника «вершной». Июльское солнце немилосердно жгло, а небо казалось жестяным, луженым. Придорожные деревья недвижно застыли в знойном мареве, покрывшись серым налетом пыли. Чуть заметное дыхание ветра не холоди­ло, а как будто еще более распаривало.

- Жара-то какая, прости, господи, - снимая круг­лую бобровую шапку и утирая рукавом со лба едкий пот, бормотал Скоробогатов.

Зной, парное дыхание ветра и тоскливые кустарники крепче пристегивали вязкую думу: «Ушел фарт... как провалилась жилка...» Устало опираясь на подвешенные к седлу пестери, он смотрел на серую пыльную дорогу, опустив поводья.

Впереди заводское селение Подгорное, разбросанное по отлогим холмам. Глубоко в яму провалился завод, прижатый Лысой горой, похожей на каравай хлеба. По ту сторону Подгорного в тысячеверстные дали сине­ватой каймой уходит лес.

Сбоку из-за леса вышла остроглыбая гора Магнит, у подножия которой разинула зев ступенчатая огромная яма - железный рудник.

Все это знакомо Скоробогатову, - не один десяток раз он видал эту уходящую лесную рамень. Но теперь его взгляд цепко пристегнулся к заводу, к яме, откуда высунулся десяток черных труб, размазывающих в рас­каленном небе негустое облако дыма.

«Хоть в завод иди да запрягайся в работники к Антуфьеву, к князю», - подумал он.

Въехав на ближайший к селению пригорок, откуда прямой тракт серой холстиной впутывался в окраинные улицы Подгорного, Яков пристально всмотрелся в одну из них, брошенную зеленой лентой меж небольших до­миков, среди которых высился большой, двухэтажный с зеленой железной крышей.

«Мой дом был», - пронеслось в голове Якова, и в па­мяти выросло прошлое. Как светлые блики, на сером фоне жизни отражались дни, когда Скоробогатов «жил», когда ему «везло» - шло золото, была «богатецкая жилка». Как быстро построил он этот дом!

- Как из земли вырос, - говорили тогда соседи.

Были у Скоробогатова в ту пору и хорошие кони. Как звери были. Любил Яков возиться, драться с ними, укрощать их буйный характер. Украшая их дорогой, с набором, сбруей «московского ремня», после каждой сдачи золота в контору он на тройке разъезжал по ули­це Подгорного. Сам был всегда щеголевато одет. На го­лове бобровая новая шапка с бархатным верхом, огнем горит из-под щегольского полушубка ворот ярко-красной кумачовой рубахи, плисовые широкие шарова­ры и ботфорты с лаковыми подклейками. В больших пошевнях, на тройке с колокольцами, он, как бешеный, влетал в окраинные улицы, когда ехал с прииска, и люди испуганно сторонились остервенелых, взмыленных лошадей. Пальцы Скоробогатова были закованы массив­ными золотыми перстнями, голову Яков в ту пору дер­жал прямо, на людей смотрел свысока, особенно на рабочих завода, которые ему казались какими-то жи­денькими, худодушными людишками, тянувшими свою измочаленную жизнь, не жизнь - «жизнешку». Встреча­ясь с ними и выслушивая их жалобы, он, самодовольно поглаживая рыжую бороду, говорил:

-  Жить вы не умеете.

Все это было и промелькнуло, как давно виденный сон, но все же, когда он вспоминал прошлое, мысль его летела, как легкокрылая птица. Сегодня - не то.

Доведенный до отчаяния, он метался по речонкам, по логам, отыскивая нетронутые места, чтобы сделать заявку                                                                                

Нагруженный думами, Скоробогатов не заметил, как въехал в свою улицу Малую Вогулку, где он жил в старом, почерневшем от времени доме в три окна. Дом этот ему достался по наследству от деда Луки, непокор­ного кержака-раскольника, ушедшего в скит на Елевые горы спасать свою душу от антихристовых печатей, ко­торые вводил заводчик князь Антуфьев. И дело стара­тельское он получил тоже по наследству.

Скоробогатовский дом уже был виден. Он наклонил­ся острым коньком вперед, как бы прикрыв свое лицо от солнца.

 

                                                         * * *

 

На Кривом логу Скоробогатову не везло. Хотя золото и было, но заработок был плохой. При каждом сполоске у Скоробогатова притухала вера в богатое содер­жание лога.

Сделав один последний смывок, он, как угорелый, прибежал в балаган. Хотелось от радости кричать, с кем-нибудь разговаривать, но никого не было. Сжимая в руке небольшой увесистый комок, он крепко зажмурился. Потом, разжав руку перед самым носом, открыл глаза. На ладони лежал самородок. Яков вертел его перед глазами, относил подальше от глаз, взвешивал на руке и почти вслух сказал:

-  Хаврулька!

 

                                                      ***

 

В избе Скоробогатова кой-что изменилось: на окнах появились тюлевые занавески, на полу пестрели чисто выстиранные, новенькие домотканые половики. Избу оклеили обоями, на которых было много странных жи­вотных, похожих на людей, но с огромными кошачьими лапами. Помимо этих лап были и руки, которыми жи­вотные с человечьими раскосмаченными головами стре­ляли из лука. Эти «воеводы» сплошь наводнили стены от потолка до полу. На дворе под навесом стоял новень­кий с плетеным коробком экипаж. Полинарья стала чище, круглее и как будто даже побелела.

Каждый понедельник Скоробогатов выезжал в теле­ге на новом  чалом  степняке из ворот и, перекрестясь, уезжал на рудник. Он выпрямился, и в глазах его иг­рала самодовольная улыбка.

Соседи, с завистью смотря на Якова, говорили:

-  Должно  быть,  фартнуло:  опять  зачал  «пыхать». Другие,  пряча  в бороду  улыбку,  равнодушно  гово­рили:

-  Как пришло, так и уйдет. Пролетит, не в первый раз!

Яков хвастливо достал пачку кредиток, выдернул серую двадцатипятирублевку, говоря:

- Макарка, видал, как деньги горят?.. Покажу.

Он чирк­нул спичку и поджег кредитку.

- Гляди, как мы царю Лександру бороду подпаливаем.

Макар наблюдал, как портрет царя с эполетами и с широкой бородой исчез в желтом огне.

- Эх,    славно    горит, - любуясь,    сказал    Яков.

- Я раньше «катюшек» жег…!

 

                                                             ***

 

По бездонной синеве неба плыли стаи склубившихся бе­лых облаков. Дорога вползла на гору. Лошадь шла мед­ленно, устало, и дорога, казалось, тихо расстилалась по склону, протягиваясь к вершине. Спускаясь с горы, она быстро, торопливо устремлялась в низину, а оттуда, споткнувшись в мокрой «логовине» в ухаб с размешан­ной грязью, снова медленно поднималась на увал. По бокам краснели крупные ягоды шиповника; на ма­леньких лужайках бледными глазками смотрели цветы. Все было ново, интересно, все держало Макара в непо­нятном напряжении и восторге. Сердце пощипывали и грусть, и радость, сменяли одна другую, не утомляя, мысли.

Яков, сидя спиной к сыну, поклевывал. У него обрыв­ками шли мысли о прииске. Золото хоть и было в Кри­вом логу, но разбросано кустами.

«То пусто, то густо, а то нет ничего, - думал Яков, - пожалуй, тянет, тянет, а потом в пустяк затянет. Выво­ротишь карманы и опять... на отаву. Душу выматывает. И не отказывает и не приказывает - как должно быть. Развернуться бы, а то старатель, как шаромыжник».

B нескольких местах он обнаружил, что колья переставлены - делянка была сужена, а по соседству виднелся рыжий бугор свежего песку. Кто-то начал работу.

Пока ребята кипятили чайник, Яков, схватив  ковш, чуть не бегом побежал к шахте.    Он    поддел   песку стал делать сполосок - пробу.

- Смотри - золото,- сказал        Яков,      покачивая ковш.

На дне ковша колыхалась вода и перемещала мел­кий черный песок, из-под которого выступали непод­вижно блестящие крупинки, похожие на пшено.

Скоробогатов не мог скоро найти подходящее место, на которое можно было сделать заявку «наверняка». Подсчитывая наличие своих средств, он решил оставить это дело до следующей весны. Но нетерпение выгоняло его из дому. Раз поздней осенью он снова уехал в горы на разведки и, возвращаясь из дальнего путешествия, свернул с тракта на Кривой лог. Его грызло любопыт­ство.

Подъезжая к прежнему своему руднику, где он про­сидел около десяти лет, он его не узнал. Рядом с его балаганом стояла крепкая новая изба с пристроями для конюшен. Лог был тоже неузнаваем: он был весь изрыт, перебуторен.

 

                                                         ***

 

Наступившая зима для Скоробогатова была пустой, бездельной. Слоняясь по Подгорному, он заходил на базар, без надобности, бестолково толкался в прииско­вой конторе золото - платинового отдела. Просиживал в лесном отделе среди лесообъездчиков целыми часами, а иногда, кутаясь в черную собачью ягу, стоя на берегу реки Журавлеи, наблюдал за ледяными боями ребят на коньках.

Обычно эти драки начинались с появлением льда на реке и двух прудах, которые омывали высокие берега Подгорного.

Бои были жестоки, крепко вросли в обычай подгорновского заводского населения и переходили из рода в род, от поколения к поколению.

Бои происходили в трех местах.

На огромном заводском пруду дрались «первочастные» с «горянцами» - с «хохлами», жителями заречного селения. Горянцы, где почти сплошь были украинцы, пригнанные когда-то сюда еще предками князей - за­водчиков Антуфьевых при крепостном праве, выигранные в карты или просто купленные у помещиков.

Вторым пунктом было место на реке Журавлее, где стоял ряд кузниц. Здесь те же «первочастные» дрались с «кержаками», населявшими самую высокую часть Подгорного.

Третий и незначительный пункт - это на пруду речки Вогулки, возле медеплавильного завода. Там сражались «кержаки» с «зарешными».

И «кержаки» и «первочастные» отражали врага на два фронта. «Первочастные» дрались с «кержаками» и «хохлами», а «кержаки» с «первочастными» и «зареш­ными». Во всех трех пунктах были свои названия. «Первочастные» своих противников звали «хохлами» и «кер­жаками», а «хохлы» и «кержаки» называли «первочастных», которые жили в центральной части Подгорного и состояли большей частью из бывших туляков и съез­жего населения, - «сизяками», только потому, что среди «первочастных» некоторые носили брюки «навыпуск», а все служилое население - служащих звали «сдобные голяшки» - сизяк. Тем не менее «сдобные голяшки» не уступали в боях «несдобным голяшкам».

Бои начинались с утра, по чистому льду, и самые «хорошие» б… Продолжение »